– Мне пора. – Она резко встала и помахала сумочкой на толстой позолоченной цепочке. – А ты подумай насчет дома престарелых, папа. «Стационар домашнего ухода» – сейчас это так называется. Деньги – не проблема. Естественно, я помогу. Вот этот, – она постукала розовым ногтем по листовке «Тополиного холма», – считается просто образцовым. Подумай. Реши, куда тебе больше хочется.
В Лисью Поляну, сказал он про себя. Вот куда мне больше хочется.
Тедди не стал возражать против неожиданного решения Нэнси; когда в «Йоркшир ивнинг пресс» объявили о подходящей вакансии, он сразу подал заявление, и через пару недель их переезд в Йорк был завершен (стремительный, как надрез). Нэнси тут же устроилась на полставки учителем математики в квакерскую школу в Маунте и охотно вернулась к обучению умненьких, воспитанных девочек. Виола пошла в начальную школу. Нэнси понравилось «Общество друзей»; по ее словам, среди христианских вероучений оно ближе всего стояло к агностицизму.
Тедди познакомился с Йорком во время войны. Тогда город представлял собой таинственный лабиринт узких, темных улиц и закоулков. Туда ездили выпить и потанцевать, гульнуть в баре «Беттиз» или потискать сговорчивых девчонок в номерах «Де Грей» во время сумрачного затемнения. В мирную пору Йорк оказался не столь загадочным: он всеми способами выставлял напоказ свою историю. При свете дня город производил на Тедди более приятное впечатление, но все равно хранил тайны, как будто, открыв один слой, предлагал тебе раскопать другой. На фоне такой богатой истории своя собственная жизнь казалась ничтожной. Какое-то странное успокоение приносили мысли о тех, кто ушел раньше тебя, о тех, кого позабыли. Это был естественный ход вещей.
Купленный ими дом в пригороде – солидный, примыкающий стеной к соседнему – оказался совсем не таким, какой воображал себе Тедди. В отличие от «Мышкиной норки» и «Эйсвика», у него даже не было названия, только номер – такая безымянность вполне согласовывалась с его безликостью. Никакой «атмосферы». Обновленная Нэнси, которая больше не рассуждала о пришествии первоцветов, безоговорочно приняла новое жилище – по ее словам, «рациональное и практичное». Они установили отопление, настелили ковры, осовременили кухню и ванную. С точки зрения Тедди, никакой эстетической ценности это не имело. Сильви пришла бы в ужас, но ее уже два года не было в живых: с ней случился инсульт, когда она обрезала свои розы. У них в семье было принято использовать притяжательное местоимение: розы принадлежали исключительно маме. Теперь от них не осталось и следа: новые владельцы Лисьей Поляны, по словам Памелы, «извели их под корень». Урсула говорила: «Главное – об этом не задумываться». Но Тедди задумывался. И она тоже.
По прошествии четырех месяцев после переезда в Йорк Тедди все еще просыпался в удушающей тоске и прислушивался к глухому рассветному многоголосью пригорода, с которым соперничал отдаленный рокот транспорта – видимо, с трассы A64. Тедди скучал по зеленому миру, который прежде подступал к его порогу. Ни кроликов, ни фазанов, ни барсуков в Йорке не водилось – только павлины в музейных садах. Не видел он и лисиц – до тех пор, пока облезлые городские особи не повадились рыться в мусорных баках на задворках «Фэннинг-Корта». Тедди втихаря выносил для них объедки; его тайная благотворительность наводила ужас на смотрительницу. Это же разносчики заразы, повторяла Энн Скофилд. («Сама она зараза», – сказала Берти. Порой внучка напоминала ему Сильви – точнее, лучшие ее черты.)
За новым домом простирался большой участок земли; Тедди купил себе краткий справочник по садоводству. Любой сад, по его мнению, представлял собой укрощенную природу, связанную искусственными путами. У Тедди нынче были подрезаны крылья, как у голубого волнистого попугайчика, которого Виола потребовала себе на день рождения.
– «Если птица в клетке тесной…» – шепнул Тедди, когда Нэнси пришла из зоомагазина.
– Знаю, знаю, – подхватила она, – «…меркнет в гневе свод небесный». Но волнистые попугайчики специально выведены для жизни в неволе. К сожалению, другое им недоступно.
– Видимо, только этим и утешаются, – сказал Тедди.
Другая их пленница, несчастная Голди, переезда не вынесла. Блейк в своем перечне злодеяний ни словом не обмолвился об аквариуме, но, безусловно, осудил бы эту тюрьму. Виола расстроилась при виде бледного всплывшего трупика, и Тедди, чтобы утешить дочку, вытащил на свет свою старую нашивку клуба «Золотая рыбка».
– Представь, что у нее есть крылышки, – посоветовал он, – и она летит на небеса.
Попугайчику дали имя Певун, и, как оказалось, совершенно неподходящее: всю свою короткую жизнь он безучастно поклевывал костяную муку или переминался с ноги на ногу на жердочке, но не издал ни звука. Как-то раз, на миг ощутив родство с этим угрюмым созданием, Тедди подумал: лучше уж взлететь и разбиться, как Икар.
– Уезжаешь? Опять? – переспросил он, старательно изображая небрежность.
– Да, опять, – беззаботно ответила Нэнси. – Ты не возражаешь, правда?
– Да, правда, – сказал Тедди. – Только… – Он смешался, боясь выдать свои дурные предчувствия.
За последние три месяца Нэнси третий раз собиралась в дорогу – проведать одну из сестер. Вначале съездила в Дорсет, чтобы помочь Герти с переездом, и почти сразу – в Озерный край, вместе с Милли. («Там же дом Вордсворта и все такое».) Милли вела довольно разгульную жизнь в Брайтоне и в настоящее время оказалась «меж двух мужей».
– Ей необходимо выговориться, – объяснила Нэнси.
Себя саму Нэнси объявляла «домоседкой». Каждое лето они («семейный триумвират», как говорила Нэнси, придавая Виоле статус, равный родительскому) ездили в отпуск на море, хотя, по наблюдениям Тедди, нынче они представляли собой не триумвират, а малолетнюю диктаторшу с двумя верными слугами. Они добросовестно ездили на восточное побережье – в Бридлингтон, Скарборо, Файли. Делалось это только ради Виолы. «Совок и ведерко – больше ребенку ничего не нужно», – говорила Нэнси и героически отстаивала это убеждение, когда триумвират скрывался от ветра за взятым напрокат щитом или находил пристанище в сырой, запотевшей чайной, где съедались бутерброды с ливерной колбасой, выдаваемые по утрам квартирной хозяйкой.
Это был не столько отдых, сколько экзамен на выживание. «Можно уже домой?» – неустанно твердила Виола под молчаливое согласие Тедди. В те пансионы, где они останавливались, с собаками не пускали; там становилось особенно заметно, как обделена Виола – единственный ребенок в семье. У нее плохо получалось играть в одиночку, а с другими детьми – и того хуже.
Ветренное побережье Йоркшира не отвечало представлениям Тедди о курортной местности. Северное море было могилой многих бестелесных покойников Раннимида: на дне лежали богачи с причудами. Двое худших для него суток войны он беспомощно болтался на немилосердных волнах. («Ну, в добрый час».) Когда Виола немного подрастет, обещала Нэнси, они начнут ездить куда-нибудь подальше: в Уэльс, в Корнуолл. «В Европу», – добавлял Тедди. Монолиты цвета. Горячие ломтики солнца.
И вот теперь Нэнси собиралась в Лондон, где жила Беа. («Всего-то на пару деньков. Сходить на концерт, может, на выставку».) Час был поздний; она проверяла тетради. Тедди косился на бессмысленные для него колонки дробей. «Я должна видеть ход решения», – аккуратно написала Нэнси красной ручкой, потом сделала паузу и посмотрела на мужа. У нее всегда было открытое, бесхитростное выражение лица, призывавшее к откровенности, обещавшее прощение. Ученики ее обожали.
