После приземления на них нахлынула эйфория. «Молодцы, ребятки», – сказал им Тедди. Они и вправду были совсем юными, не старше двадцати лет. Его позвали в сержантскую столовую: сказали, что он теперь с ними одна команда. Он пришел, но вскоре откланялся. «Одним глазом спи, а другим бди», – написал он Урсуле: это была одна из ее любимых поговорок.
«Нет правил без исключений», – ответила она.
На другой день W-«уильям» вылетал на боевое задание: на относительно безопасные минные постановки – «побросать овощи» на немецкий остров Лангеог в восточной части Фризского архипелага. А потом Тедди с глубокой горечью прочел в оперативном журнале знакомую уже запись: «Вылетел в 16:20 и не вернулся. Экипаж считается пропавшим без вести». После войны Тедди ничего не мог с собой поделать: он смотрел на Северное море как на необъятное кладбище самолетов и юных тел.
В ходе второй операции экипаж С-«сизого», так неласково встретивший Тедди в роли второго пилота, искал в тумане место для посадки, когда кончилось топливо, и разбился в торфяных болотах близ Хелмсли. «Тринадцатый вылет», – изрек Вик Беннет, как будто этим все объяснялось. Он был самым суеверным из всех. Когда им самим предстоял тринадцатый вылет, да еще, как назло, в пятницу, он попросил капеллана освятить их бедный старый J-«джокер», что капеллан, добрая, отзывчивая душа, охотно проделал.
У летного состава считалось, что первые и последние пять вылетов наиболее опасны, хотя, с точки зрения Тедди, законы вероятности никто не отменял. После первого срока службы выживал только один из шести летчиков. (Никогда прежде и никогда после не встречалось ему столько людей, одержимых статистикой.) Тедди не нуждался в подсказках подруги Урсулы, служившей в министерстве военно-воздушных сил: он и без нее знал, что сейчас сама судьба против них. В начале срока, будь Тедди азартным игроком (впрочем, азартными играми он никогда не увлекался), он бы не поставил на то, что они доживут до внуков. И даже до детей, поскольку тогда никто из них еще не дошел до стадии отцовства. Женатиков среди них тоже не было, а половина, если не больше, пришли в эскадрилью девственниками. А как обстояло дело сейчас? Этого он не знал. У Вика Беннета, например, все было путем: в тылу его ждала невеста, Лиллиан (Лил), о которой он мог трепаться без умолку, не утаивая, «до чего у них дошло».
На следующей неделе Вик и Лил должны были сочетаться законным браком; экипаж пригласили в полном составе. Тедди про себя думал, что Вику не стоило бы строить планы. Сам он теперь планов не строил. Сейчас есть настоящее, за ним последует другое настоящее. Если повезет. («Из тебя получился бы отличный буддийский монах», – сказала Урсула.) «Если рассмотреть процентное соотношение потерь в живой силе, – сказала подруга Урсулы из министерства военно-воздушных сил, чопорно потягивая розовый джин, – то простой математический расчет покажет, что смерть неизбежна». Но можно и по-другому взглянуть на цифры, спохватилась она под уничтожающим взглядом Урсулы. Их встреча состоялась в мае, когда Тедди приехал в отпуск. Они втроем немного выпили, а потом отправились потанцевать в «Хаммерсмит-Пале». Тедди все время поеживался: его не покидало ощущение, что эта девушка при взгляде на него видит сводки потерь.
А Нэнси – известна ли ей статистика смерти в бомбардировочной авиации? Вероятно, нет. Она сидела в своем коконе, в клинической безопасности умственного труда. По окончании первого срока его службы делала попытки увидеться с ним в Лондоне. Писала: «Можно мне тоже полететь на свадьбу твоего коллеги? Раздобудь, пожалуйста, приглашение. Или подруги – это для вас принудительный ассортимент?!» Весь тон этого письма показался ему фальшивым. Взять хотя бы это словцо: «коллега». Вик Беннет – не «коллега». Он – часть Тедди, как рука или нога. Друг, приятель, товарищ. Если цивилизация уцелеет (сейчас она висела на волоске), разве не превратится она в сообщество равных? В новый Иерусалим, населенный левеллерами и диггерами? Классовые барьеры уже рухнули, и не только в авиации, где все друг за друга горой. Тедди общался с мужчинами – и женщинами, – каких никогда бы не повстречал в мирке дорогой частной школы, Оксбриджа, банковского дела. Да, он их командир, да, он за них в ответе, но он не ставит себя выше других.
Письмо от Нэнси он сжег в печке. У них вечно не хватало растопки.
– До цели четыре минуты, командир.
– Ясно, штурман.
– До цели четыре минуты, наводчик.
– Вас понял, командир.
– Внутренний по левому борту, чтоб его, опять пошаливает, командир, – доложил Норман Бест.
В течение всего полета топливный манометр то и дело принимался мигать, как будто жил собственной жизнью. Из-за этого двигателя задержался их вылет, и Норман невольно косился на прибор. Оно и к лучшему, что припозднились, сказал Вик Беннет. Именно он, а не кто-нибудь умудрился забыть свой талисман и убедил наземницу-водителя, доставившую их на аэродром рассредоточения, сгонять туда-обратно и прихватить этот предмет из сборного пункта, пока наземный экипаж возился с барахлящим двигателем. На самом деле это были невоспетые герои – «труженики гаечного ключа»: сборщики, монтеры, техники. Сержанты, рядовые, они сутками вкалывали в любую погоду. Махали улетающим экипажам и встречали их по возвращении. Бывало, не смыкали глаз в своей землянке на холодном аэродроме, дожидаясь, когда вернется «их» экипаж. Талисманами они не озабочивались: при расставании дружески пожимали руки по кругу: «Ладно, до утра тогда».
У Вика Беннета фетиш был уникальный: алые атласные трусики его невесты, небезызвестной Лил. Эти «невыразимые», как называл их Вик, аккуратно сложенные, всегда лежали в кармане его куртки. «Если попадем к нему на свадьбу, – сказал Кит, – все будем думать об одном, когда невеста, краснея, пойдет к алтарю».
– Краснеть буду я, – сказал Кенни Нильсон.
Все решала удача. «Это не госпожа, – приговаривал Кит, – а подлая шлюха». На базе пышным цветом цвели суеверия. Казалось, у каждой живой души в эскадрилье есть свой собственный амулет: прядь волос, иконка святого Христофора, игральная карта, вездесущая кроличья лапка. Один сержант на сборном пункте, переодеваясь в летный костюм, пел «Сердце красавиц», другой непременно обувал сначала левый ботинок и только потом – правый. Если забывал – снимал все обмундирование и начинал сначала. На войне он выжил. А сержант, который пел «Сердце красавиц», – нет. Равно как и сотни других, полагавшихся на свои личные ритуалы и амулеты. Мертвецам имя легион, а у богов свои тайные планы.
У Кита талисмана не было. У них в роду, говорил он, все «шиворот-навыворот» и «задом наперед»; надумай он пройти под лестницей через дорогу, которую только-только перебежала дюжина черных кошек, – и «ничего ему не будет». Его предков-каторжников, ирландских цыган, сослали в Австралию за бродяжничество. «Цыгане-то они липовые, – говорил он. – Думаю, жулье всякое да бездомные».
Кенни Нильсон был самым младшим из десяти детей, «последыш», и талисманом служила ему ободранная черная кошка – из тех пресловутых, – сшитая кое-как из кусочков фетра одной из его многочисленных племянниц. Можно было подумать, это несчастное животное всю жизнь трепали собаки.
