– И решил смыться, оставив ее без помощи?
– Мне не хотелось ее трогать, Богом клянусь! Что бы ты сделал, застань ты меня возле своей… жены, избитой да еще и в одной сорочке?
Дункану пришлось признать его правоту.
– Я бы повыбивал тебе зубы, а потом отрезал твои причиндалы и отнес их Элси как подарок на обручение.
– Так я и подумал, – сказал Алан после недолгого молчания. – Я шел за Сарой, женой Аласдара. Подумал: она-то должна знать, что делать.
Дункан присел на корточки возле кровати, на которой дрожала и плакала Марион, и принялся растирать ей, чтобы согреть.
– Разожги огонь, чего стоишь! – бросил он через плечо Алану. – А потом беги за Сарой!
– Ладно!
Скоро в очаге заплясало пламя, заливая комнату приятным, успокаивающим светом.
– Дункан, послушай, – проговорил Алан уже от двери, – я бы никогда не сделал плохо твоей жене, будь она Кэмпбелл или нет…
– Я понял, – сердито отозвался Дункан. – Приведи поскорее Сару!
Не сказав больше ни слова, Алан вышел, и в комнате повисла тяжелая тишина.
– Все уже прошло, mo aingeal, – шепнул он на ушко Марион.
– Я так испугалась! Я уже думала, они меня…
И она снова зарыдала.
– Я вернулся, я с тобой. Не плачь! Сейчас я тебя согрею, ты холодная как ледышка!
Он осторожно прилег рядом и прижал ее к себе, чтобы поделиться теплом. Зубы Марион щелкали от холода, губы удручающе посинели. Рыдания утихли, и всхлипывала она все реже, а скоро перестала и дрожать. На сердце у Дункана было тяжело. Он чувствовал себя виноватым. Не прошло и суток, как он нарушил одно из данных Марион обещаний – не сумел ее защитить.
– Нельзя было оставлять тебя одну! Ничего бы не случилось, будь я дома!
– Не говори глупостей! – отрезала она. – Они бы убили тебя. Они тебя искали. Это были люди, которые преследовали нас в тот вечер.
– Вот как?
Он привстал на локте, посмотрел на Марион и поморщился при виде огромного кровоподтека у нее на щеке. Потом легонько провел по нему пальцем.
– Подонки! Что ж, придется-таки сдержать обещание и переломать кости этому…
– Забудь! Если ты попытаешься за меня отомстить, это только ухудшит отношения между нашими кланами. Люди моего отца об этом позаботятся!
– Но они избили тебя!
– Это неважно, Дункан, – проговорила Марион успокаивающе. – Пару несчастных синяков…
– Господи, тебя ранили! – вскричал вдруг Дункан.
Расширенными от ужаса глазами он взирал на темное пятно у нее на сорочке. Когда он протянул руку, чтобы приподнять ткань, Марион удержала его.
– Не надо.
– У тебя кровь!
– Я не ранена. Это не то, что ты подумал.
Он смотрел озадаченно, не понимая, что означают эти уклончивые объяснения. Потом снова перевел взгляд на сорочку. Ткань казалась целой – ни пореза, ни дырки… Ужасное подозрение зародилось в его сознании.
– Марион, они тебя не…
Слова просто не шли с губ. За этой мыслью возникла другая:
– Это твоя кровь?
И правда, она ведь могла ранить своего обидчика!
– Моя.
Дункан нахмурился и закрыл глаза.
– Что они с тобой делали, mo aingeal? – дрожащими губами спросил он едва слышно.
– Первым делом я получила удар в челюсть, потом мне врезали огромным кулачищем в живот, а напоследок попинали по ребрам. Точно не знаю, но, по-моему, все-таки ногами!
– Это не смешно, Марион! Откуда же тогда эта кровь?
– У меня месячные, недотепа!
– Месячные?
– Ты что, никогда не слышал это слово?
Наконец-то до Дункана дошло, и он почувствовал себя последним остолопом.
– Ну да, месячные… Тогда ладно.
– Наверное, они пошли раньше обычного, потому что эта скотина двинула меня в живот. Ничего страшного.
Он какое-то время не мог отвести глаз от красного пятна на белой ткани. Чувство облегчения продлилось недолго. Марион избили… Банда трусливых подонков выместила зло на женщине, да еще и на дочке главы своего клана!
– Нет, Марион, это страшно! Они могли прикончить тебя, ты это понимаешь?
– Я знаю. Но ведь не прикончили, значит…
– Ты их знаешь?
Она помотала головой.
– Я отвезу тебя обратно в Гленлайон.
– Нет! – вскричала Марион, цепляясь за мокрый плед Дункана. – Я не хочу обратно! Хочу остаться с тобой!
– Марион, будь благоразумна! Мне нужно возвращаться в Перт. Я не могу оставить тебя тут, а ты, похоже, слишком слаба, чтобы поехать со мной.
– Я никогда не отличалась благоразумием, Дункан Макдональд, и тебе это прекрасно известно! – быстро возразила Марион. – Обо мне не беспокойся: у меня ничего не сломано, а ушибы заживут за пару дней. И когда я наполню свой бедный живот, который ноет с самого утра, мне станет намного лучше!
Дункан с минуту с сомнением смотрел на нее.
– Поговорим об этом потом. Я принес пару зайцев! – объявил он уже веселее. – Тебе их протушить или зажарить?
– Как хочешь. Хотя я могу проглотить их и сырыми, так есть хочется! Сегодня я не стану привередничать, хотя, бывало, кривилась, когда на стол в Честхилле подавали вкуснейшее говяжье рагу! – добавила она с лукавой улыбкой.
Дункан улыбнулся в ответ.
– Кто бы сомневался! Но я запомню, что ты любишь говядинку!
– Я знаю места, где отец держит на выпасе самых лучших наших коров! Хочешь покажу?
Он нахмурился было, потом расхохотался.
– Я же теперь Макдональд, – добавила Марион игриво. – А раз я из клана висельников, значит, мне сам Бог велел!
* * *
В розоватых лучах рассветного солнца, разорвавших в клочья туман, над Пертом засверкал крест на колокольне церкви Сен-Джон-Керк. На этот крест взирали все верующие – и католики, и протестанты, моля Господа не лишать их надежды. И все же отчаяние и безнадежность ясно читались на лицах жителей города.
Претендента средневековый городок встретил более чем прохладно. Побывав в лагере, он не смог скрыть своего разочарования увиденным, но и сам не произвел на солдат должного впечатления. Дункан, как и большинство хайлендеров, находившихся в то время в лагере, тоже был разочарован встречей с тем, кого намеревались возвести на престол.
Яков Фрэнсис Эдуард Стюарт был высок, худощав и бледен. По натуре молчаливый, нерешительный и малообщительный, он не пожелал ни говорить со своими солдатами, ни даже присутствовать при военных учениях. Не зря ему дали прозвище Государь-Печаль! Если этот серьезный и немногословный человек и мечтал вернуть корону, принадлежавшую ему по праву, то прилюдно свои чувства и желания по этому поводу не высказывал. Словом, подданные не увидели в нем качеств, которыми должен был бы обладать их будущий суверен. Разумеется, мрачное настроение Якова в определенной мере объяснялось недугом (вскоре после прибытия в Шотландию он заболел четырехдневной лихорадкой), и все же человек, перед которым они так преклонялись, не имел ничего общего с рьяным и смелым юным принцем двадцати одного года от роду, который высадился на шотландский берег весной 1708 года.
