– Кэмпбеллы из Гленлайона не католики, но они все равно на стороне Претендента, – добавил Кол.
Я вздохнула, и на этот раз огорчение мое не было наигранным.
– Ваши отцы сражаются не только из-за веры. Все намного сложнее. Все дело в политике, в размолвках, в старых претензиях…
– А вы, миссис Кейтлин, какого короля вы хотите в Шотландии? – спросил Исаак.
На мгновение я растерялась, но тут же собралась с мыслями и попыталась удовлетворить его любопытство.
– Я не знаю, Исаак. Но думаю, что была бы рада королю, который дал бы нам жить спокойно.
Алекс многозначительно усмехнулся.
– Это еще не скоро будет! Пока мы прогибаемся перед этими проклятыми sassannachs, они будут нас притеснять! Я считаю, что то, что мы – паписты, тут ни при чем. Мы – хайлендеры, вот за что они нас ненавидят! Стюарты – католики, но получили же они «Патент огня и меча», чтобы казнить Макдональдов из Кеппоха! А ведь они такие же паписты, как и мы!
– А зачем тогда люди из Кеппоха идут сражаться, чтобы Стюарты снова заняли трон? Они что, больные?
– Потому что Стюарты – шотландская династия, мой дорогой Исаак, – заметила я.
– Не слишком ли все это запутано?
– Я объясню тебе все потом, Элис.
Я посмотрела на Алекса Макдоннела, старшего сына Калума. Ему было всего шестнадцать, но ростом и статью он был уже мужчина. Внешне он больше походил на мать, но по характеру и повадкам очень напоминал мне отца. От Калума он унаследовал и жгучую ненависть к англичанам. Никто из этих детей еще не родился, когда случилось то побоище 1692 года, но они были о нем наслышаны. Родители постарались на славу, и все детали этой ужасной трагедии запечатлелись у них в памяти.
– Когда у нас будет король-католик, нужно будет учиться писать по-английски или нет? – спросила тоненьким голоском Кенна.
– Конечно, придется, гусыня ты глупая! Король Яков наверняка не говорит по-гэльски!
– Нейл! Следи за своей речью!
Я посмотрела на девочку, которая как раз откусила кусочек яблока.
– Боюсь, дорогая, учить английский все равно придется. За пределами Хайленда, в других землях Шотландии, говорят еще на англо-шотландском – скотсе и по-английски.
– Ну да, мама говорит, что нас, хайлендеров, меньше, чем остальных.
– Да, нас меньше.
– Ну вот, еще она говорит, что sassannachs считают нас париями. А что это такое – пария?
– Пария – это тот, кого все презирают.
– А из-за чего нас презирать? – спросила девочка простосердечно.
– Потому что мы не такие, как они. Мы думаем по-другому, говорим на языке, который остальные не понимают. У нас свои, особенные, традиции и свой жизненный уклад.
– Но мы же молимся одному Богу! Вы сами это только что сказали!
Я со вздохом подняла очи к небу.
– Это правда. Вот только люди до сих пор спорят, как именно надо молиться Богу. Католики делают так, как говорит Папа, англиканцы слушаются своих епископов, а пресвитерианцы в молитве обращаются напрямую к Господу.
– А я никак не могу понять, почему люди воюют во имя Бога, который, если почитать Святое Писание, призывает нас быть милосердными и терпимыми! – сказала Элис.
– Да ты вообще ничего не понимаешь! – в нетерпении воскликнул Исаак. – Отец сражается не во имя Бога, а за то, чтобы оставаться шотландцем! Знаешь, что он говорит?
Девочка пожала плечами, показывая, что ей это совершенно не интересно.
– Он говорит, что прежде всего мы – шотландцы. Мы, конечно, подданные Британии, но англичанами никогда не станем.
Я улыбнулась. В двенадцать лет Исаак был вылитым портретом своего отца, Дональда Макинрига, – самонадеянный, несдержанный и непослушный, но при этом обаятельный и до глубины души преданный своему клану и своим корням. Он горделиво расправил плечи, покрытые пледом с тартаном Макдональдов, и упрямо тряхнул красивыми и непокорными темно-рыжими волосами.
– Я уж точно никогда англичанином не стану! И никогда не предам свою кровь, как эти дураки Кэмпбеллы, и…
– И закончишь писать упражнение, как я тебе велела, – закончила фразу за сына Дженнет Макинриг.
Стряхивая с плеч снег, она вошла в комнату с блюдом ячменных лепешек с медом и поставила его на стол.
– Teich!
[62]
– И она шлепнула маленького лакомку по руке, потянувшейся было к блюду. – Только после урока!
– Но, мам! – возмутился Исаак, усаживаясь на место.
– Никаких «но»! На чем вы остановились?
Я смущенно улыбнулась.
– Мы не очень далеко ушли от того места, на котором ты вышла. У нас завязался разговор на очень серьезную тему.
– Неужели? И о чем же вы говорили?
– О религии, о шотландском короле и о войне, – ответил Исаак.
– Тема и вправду щекотливая! Думаю, нам стоит вернуться к уроку религии и молитвам. Заканчивайте писать «Pater noster» и будете полдничать!
Ответом на это предложение было недовольное ворчание. И все же дети снова взяли в руки перья и вернулись к работе, время от времени поглядывая на угощение, аромат которого разнесся по кухне.
– А что означает «inducas in… tentationem»? – спросил вдруг Алекс, поднимая на меня глаза.
– Et ne nos inducas in tentationem. По-гэльски это звучит так: «Thoir dhuinnan diugh ar n – aran lathail», то есть «Да не введи нас в искушение».
– Намного проще было бы сразу сказать это на нашем языке, – буркнул подросток, поглаживая гусиным пером покрытый юношеским пушком подбородок. – Кстати, а зачем католики усложняют себе жизнь, записывая свои молитвы на латыни?
– Потому что этот язык понимают во всем мире. На латыни пишут, чтобы избежать погрешностей при переводе с одного языка на другой. Поэтому тексты не только понятны всем, но и те люди, которые их переписывают, не могут изменять их по своему желанию.
– А вы говорите на латыни?
– Нет. Я не имела возможности ее выучить.
Кол шепнул что-то на ухо брату, Алексу, и старший взглянул на меня с сомнением.
– Кол! Может, скажешь то же самое громко, чтобы все слышали?
Мальчик неуверенно посмотрел на меня.
– Ну…
– Ты ведь сказал только что что-то брату, верно?
– Ну да. Но я не знаю, надо ли вам это повторять, миссис Кейтлин…
Алекс прыснул при виде расстроенной физиономии младшего брата и решил ответить за него:
– Он сказал, что девочки не могут учить латынь, потому что ходят в школу не слишком долго.
