Я взглянула ему через плечо, надеясь увидеть среди заснеженных просторов остальных мужчин клана. Но вокруг было белым-бело. Послушная лошадь стояла в метре от нас, отыскивая в снегу сухие травинки. Я посмотрела на нее и увидела их – торчащие из корзины, притороченной к луке седла вместе с двумя скрученными пледами, рукояти двух мечей. Мое сердце перестало биться. Пальцы Лиама впились в мое тело. Я хотела крикнуть, но мне не хватило воздуха. К горлу подкатил комок, он мешал мне дышать.
– Кейтлин!
Ему, как и мне, было трудно говорить. Я снова заглянула Лиаму в глаза. И прочла в них ответ, которого не желала знать. Я медленно покачала головой. Мне стало плохо. Так плохо… Наши заплаканные глаза объяснялись друг с другом без помощи слов. Бездонная пропасть разверзлась у меня под ногами, голова закружилась… Я падала в пустоту, пугающую пустоту. Но разум мой пытался отыскать, за что бы уцепиться. «Неправда! Это все мне снится! Это не может быть правдой!» Меня охватило оцепенение, я забыла обо всем на свете и все падала, падала в небытие…
– Не-е-ет!
Внезапно все вокруг меня разлетелось, словно зеркало, которое бьется, и посылает нам наше отражение в тысяче осколков. Так и моя душа рассыпалась на тысячи кусочков. Я ударила Лиама в грудь. Это было невыносимо! Я ударила снова.
– Почему? – крикнула я. – Почему ты не привел их домой?
Услышав сдавленное рыдание, я открыла глаза.
– Прости меня, Кейтлин.
– Но не оба?
– Дункан жив.
– Ранальд… Что с Ранальдом?
Мои худшие опасения подтвердились. У меня отняли сына. Пальцы мои вцепились в мокрый плед Лиама и дернули его изо всех сил.
– Я же просила тебя поберечь его, Лиам! Ты знал, что у него слабая спина! И ты позволил им убить его как собаку…
Он рывком прижал меня к груди, уткнулся лицом в мою шею и застонал. Какое-то время мы стояли вот так, обнявшись, оплакивая смерть нашего сына.
Я не шевелясь сидела у стола и смотрела на стальной клинок Ранальда. Как долго, я не смогла бы ответить. Мне казалось, что время остановилось. «Нет, это иллюзия, Кейтлин!» Тиканье настенных часов отдавалось шумом у меня в голове. Клинок блестел в танцующем свете лампы. Он был весь в темных пятнах – засохшая кровь и ржавчина… Я закрыла глаза, чтобы больше не плакать и отгородиться от кошмарных видений, которые, словно в дурном сне, проносились перед моим мысленным взором. Я потерялась, отчаялась. Несвязные мысли проносились у меня в голове. Я словно бы бредила наяву. Почему он? Почему не Робин, Дональд или Аласдар? Тяжесть страдания была невыносимой. Я тонула в бреду.
Я лишилась уже второго своего ребенка. Но со смертью Ранальда смириться было невозможно. Стивену я дала жизнь, но не видела, как он растет. Для меня он остался смутным воспоминанием. По крайней мере я могла надеяться, что он жив, не знает нужды и его никто не обижает. Но могла ли я надеяться, что и он не участвует в этом проклятом восстании? Могла ли я на это надеяться?
Душа моя разорвалась на клочки. Меч вонзился в меня – меч, который сжимала рука Провидения. Меня словно разрубили на части. Господь отступился от меня. Я оплакиваю смерть своего сына. Но это же абсурд! При нормальном ходе вещей дети оплакивают своих матерей, и никак не наоборот! Где теперь мой Ранальд? Бродит ли его душа до сих пор по равнине Шерифмур?
Я снова увидела его ребенком, мальчиком лет пяти. Он в первый раз самостоятельно, без помощников, забрался на пони и ужасно гордится собой. Или вот: ему два года, и он сидит, нахмурившись, посреди кухни, а вокруг – пару дюжин разбитых яиц. Ему так хотелось найти птенчика… Я улыбнулась. А теперь ему восемь, и лицо у него опухло от слез, искажено горем – умер наш пес Симраг. Он проплакал два дня напролет, а на третий пришел ко мне и сказал: «Мама, Симраг всегда со мной, даже если я не могу его погладить или поговорить с ним. Теперь он во мне, у меня в сердце».
О Ранальд! Он это понимал! Он понимал то, что я отказывалась понять. Что смерть – это не расставание навсегда, но постоянное присутствие рядом. Смерть стирает собой все, что разделяло в бренном мире две души. Я больше никогда не почувствую, как он меня обнимает, не услышу его счастливого смеха, не увижу его лукавой улыбки. Но сердце мое все это сможет ощутить и увидеть, потому что он теперь во мне. И эти воспоминания… Эти картины прошлого – душераздирающие, волнующие. Я старательно гнала их от себя. Я не хотела принимать случившееся. Слишком больно! Со стоном я открыла глаза. Мои пальцы побелели от усилия, с которым я вцепилась в плед.
Я ощущала присутствие Лиама у себя за спиной, ощущала его запах, смешавшийся с запахом виски и мокрой шерсти. Мне так его недоставало! Он легонько погладил меня по волосам. Словно прикосновение ветерка… «Моя любовь, mo rùin, я знаю, ты страдаешь так же, как и я. Твоя боль, может статься, еще сильнее моей, потому что ты носишь в себе ужасное воспоминание о том, как он умер… Но я ничего не могу сделать, чтобы облегчить твои муки…»
Утром перед отъездом Лиам вернулся на поле битвы. Он не смог забрать тело Ранальда, потому что солдаты герцога Аргайла заполонили равнину: они отыскивали и убивали выживших врагов. Местные крестьяне, жалкие на вид и оборванные, снимали с трупов одежду и забирали то немногое, что оставили солдаты, после сражения обшарившие поле в поисках военных трофеев. Останки Ранальда не упокоятся на Eilean Munde. На память о сыне мне остались только его берет, плед, спорран и оружие – вещи, которые оказываются бесполезными, как только их хозяин покидает этот мир. Никому не нужный скарб… Я снова разрыдалась.
Пальцы Лиама пробежали по моей заплаканной щеке. Прикосновение теплое, живое, словно говорящее: «Я с тобой!» Лиам пять долгих дней добирался до Карноха. Он признался, что чуть не вернулся назад, в лагерь, потому что не находил в себе сил сообщить мне страшное известие. Последнюю ночь он провел в хижине на летнем пастбище Блек Маунт, в нескольких километрах от нашей деревни, и даже на рассвете еще сомневался, ехать дальше или вернуться.
В долину он спустился возле Лох-Ахтриохтан, подальше от деревни Ахнакон. Потом снова сел в седло и проехал несколько километров, отделявших нас друг от друга, терзаемый душевной болью и страшась того, что предстояло сделать, – убить частичку меня. Ему выпал тяжелый крест… Но муки его на этом не закончились, поскольку еще предстояло передать главе клана перечень павших в сражении. Тот, второй меч, который я сперва приняла за меч Дункана, на самом деле принадлежал Саймону, другу Лиама. Он отдал его бедной Маргарет.
О да! Тяжек был его крест! Стать для меня посланником ада… Я не могла не оценить его отвагу. Но в то же самое время я злилась на него и, сама того не желая, считала виновником своих несчастий и своего горя. Но ведь и он тоже страдал… Одним-единственным взглядом, одним словом я распяла его на этом кресте. Чувство вины терзало Лиама, это было написано у него на лице. Но я не могла его утешить, я агонизировала в собственном страдании.
Теперь я чувствовала его теплое дыхание, словно порыв ласкового ветерка, у себя на затылке, потом – на щеке, потом – на губах. Его губы оказались солеными на вкус. То была соль его слез. Он поцеловал меня нежным, долгим поцелуем, встал передо мной на колени, притянул к себе. Потом взял меня на руки, поднял, отнес в нашу спальню и положил на кровать. Правда ли, что любовь сильнее смерти? Я так нуждалась в нем, в его тепле… Два месяца одиночества. Пустая и холодная постель, тишина в спальне. Он склонился надо мной и медленными движениями начал меня раздевать – осторожно, словно я была раненой птицей. «Лиам, люби меня… Ты мне так нужен! Как нужны цветку свет и воздух. Господь оставил меня. Не оставляй и ты!»
