– Нужно надеяться, отец.
– Надеяться? Ну конечно… А ты-то сам как? Как твои раны?
– Я в порядке.
Юноша машинально провел пальцем по припухшему шраму на лице и поморщился.
– Еще болит, но я уже привык.
– А Марион Кэмпбелл? Она вернулась в Гленлайон? – спросил Лиам с едва заметной усмешкой.
– Нет, Марион еще в лагере. Но я думаю, что отец скоро отправит ее домой. Те, кого ранили в бою, почти все уже поправились, и здесь, в Перте, хватает женщин, чтобы за ними присматривать. Поэтому…
Лиам внимательно осмотрел шрам на щеке у сына и улыбнулся.
– Как я и думал! Прекрасная работа! Штопальщики, конечно, тоже знают свое дело, но куда приятнее, когда твоей кожи касаются женские руки, верно?
К концу фразы голос его охрип. Он кашлянул, прочищая горло, и отвел взгляд. Дункан присмотрелся к отцу повнимательнее.
– Отец, в Карнохе точно ничего не случилось?
– Я не хочу об этом говорить, Дункан.
– Поссорились с мамой?
Лиам не ответил. Он подошел ближе к реке, скрестил руки на груди и нахмурился. Из-за дерева выскочил заяц и застыл в нескольких шагах от отца с сыном. Потянув носом воздух, зверушка встала на задние лапки и сердито уставилась на чужаков. Мгновение – и заяц скрылся в покрытых снежком зарослях ивняка.
– Язычок у нее все такой же острый?
– У кого? У Марион? – спросил Дункан, который все еще думал о матери.
Лиам обернулся. Под ногами у него захрустел снег. Он усмехнулся.
– У кого же еще?
– Думаю, да. Только сейчас она все время возится с ранеными, так что мы видимся нечасто.
Или, вернее, не так часто, как ему хотелось бы… По меньшей мере, через день она приходила его проведать и проводила с ним часик или два. Темы для разговора они выбирали самые невинные, часто обсуждали лагерные байки и слухи. А еще Марион рассказывала о своих подопечных там, в лазарете. Дункану было очень приятно узнать, что, помимо прочих достоинств, у дочери лэрда Гленлайона еще и доброе сердце. Со слезами на глазах Марион описывала ему агонию парня, который оставил в долине молодую жену на сносях. Ему уже никогда не увидеть своего первого и единственного ребенка… Марион долго плакала, уткнувшись ему в плечо.
Дункан каждый раз с нетерпением ждал, когда она наконец подойдет. Он часто следил за ней глазами, когда Марион управлялась со своими делами, просто ради удовольствия ее видеть. Да, отец прав: женские руки творят чудеса…
– Хотя, конечно, ругаться как сапожник она перестала, – пошутил он.
– Твоя мать говорит, Элспет ждет не дождется от тебя письма. Дункан, ты должен ей написать. Просто хотя бы скажи, что ты жив.
Тяжелый вздох вырвался из груди юноши. Ну что ему писать Элспет? Он передернул плечами вместо ответа.
– Как собираешься поступить, когда вернешься?
– Не знаю, отец. Думаю, поговорю с ней. Нам надо объясниться.
– Даже если у вас с Марион ничего не выйдет? Дункан, Элспет хорошая девушка, и жаль, если…
– Я знаю, что она хорошая, отец, но я ее не люблю. И если Марион вернется к себе домой и я ее больше не увижу, от этого я не стану любить Элспет больше.
– Ясно.
Между им и Марион ничего особенного не происходило. По крайней мере после той ночи в лагере, в Ардохе, после сражения. Временами ему даже казалось, что та ночь ему просто приснилась, потому что в затуманенном болью разуме сохранились лишь разрозненные, обрывочные воспоминания: Марион, склонившись над ним, зашивает ему рану на щеке; ее рука гладит его по волосам, в то время как головой он лежит у нее на коленях, но не может открыть глаза; ее пальцы стискивают его руку, когда Саймону отрезают ногу; она рыдает, зарывшись лицом ему в рубашку, когда Саймон уже умер…
Она плакала по Макдональду… Это взволновало его до глубины души. И ее запах… Приснилось ли ему, как она целует его в горячий лоб, как ее шелковистые кудри касаются его шеи? И тепло девичьего тела, прижавшегося к нему в ночной темноте? И как приятно было осознать, что ты не один, когда просыпаешься от кошмара и в панике зовешь по имени погибшего брата… О да, нежность женщины лучше всяких снадобий врачует израненное мужское сердце!
Когда же армия перебралась в Перт, Марион стала приходить все реже и старалась не прикасаться к нему лишний раз. Она по-прежнему обмывала ему щеку и аккуратно выбривала щетину вокруг раны – процедура очень болезненная, зато какая приятная! Странно, но очень скоро он начал даже получать некоторое удовольствие, испытывая боль в ее присутствии, как если бы они, Марион и боль, стали неотделимы друг от друга. Ту, другую рану ему пришлось лечить самому, потому что Марион наотрез отказалась заглядывать ему под килт. Дункан и сам прекрасно понимал, что поставит ее и себя в неудобное положение, решись Марион прикоснуться к нему там… Ему становилось не по себе от одной только мысли об этом. В общем, он так привык к постоянному присутствию Марион, что готов был отрезать себе палец на руке, только бы она подольше оставалась рядом.
Стоило ей прикоснуться к Дункану, как у него по спине бежали мурашки, а сердце начинало стучать быстрее. Когда она обхватывала руками его лицо, чтобы посмотреть, как заживает шов, и он ощущал ее дыхание, кровь вскипала у него в жилах. Ценой нечеловеческих усилий он брал себя в руки, когда так хотелось обнять ее, прижаться губами к ее губам! И ее глаза, такие голубые, такие ясные и смотрят на него с такой нежностью! Временами ему казалось, что во взгляде девушки было нечто большее, чем дружба. Однако он боялся допустить ту же ошибку, что и в Киллине. Марион была слишком ему дорога: она стала единственным утешением в его горе.
Ночью он часто просыпался – потный, испуганный – от собственного крика: «Ранальд! Ран! Нет!» Мысль, что ему никогда больше не увидеть брата, просто не укладывалась в голове. Временами он оглядывался, ожидая увидеть улыбающегося, как обычно, Ранальда у себя за спиной. Он привык, что брат всюду следует за ним, словно тень. Теперь Дункан носил sgian dhu брата в правой гетре, вместе с собственным ножичком. Потеряв Ранальда, он не просто лишился брата. Он утратил качества, которыми мечтал обладать и которые так и не приобрел: бесстрашие, веселье, умение терпеливо сносить боль. Наверное, тот несчастный случай в винокурне, когда Ранальд оказался на волоске от смерти, научил младшего из братьев в полной мере проживать настоящий момент, радоваться каждому мгновению жизни. Неизвестно почему в голове вдруг возник нелепый вопрос: неужели Ранальд умер девственником?
* * *
Она не пришла ни вчера, ни сегодня. Настроение у Дункана было отвратительное. Марион не показывалась в лазарете уже три дня – с того самого момента, когда из Карноха вернулся отец. Что могло случиться? Не сказал ли он чего-то такого, что могло ее огорчить? Вряд ли, в разговоре с ней он тщательно выбирал слова. Или она попросту не хочет больше его видеть? Но как Дункан ни ломал голову, придумать, что такого он мог сделать, чтобы оттолкнуть от себя девушку, так и не смог.
