— Вы утверждаете, что актерка Анна Кобыльская, известная под псевдонимом Жулита, — жива и прячется в вашем доме…
Он мог не продолжать. Колонку я написала до того, как узнала об отъезде спасенной самоубийцы.
В голове вдруг стало пусто и звонко. Пока они что-то говорили о судебном заступнике, я поймала себя на совершенно неуместной мысли, что поутру все-таки стоило найти молельную и поставить Святому Угоднику Аврилу курительную палочку, даже десяток палочек, не пожалев медяков. Глядишь, заснула бы в собственной кровати.
III
ГОРЯЧАЯ НОВОСТЬ
В тюремной камере царили ледяная влажность и отвратительное зловоние, пропитавшее даже склизкие, сочащиеся слезами стены. Воняло от набитого отсыревшей соломой тюфяка, прикрывавшего шаткую скамью, от дыры в полу, заменявшей отхожее место, от толстых ржавых прутьев решетки.
Единственным источником света служили масляные лампы, висевшие на стенах напротив каждой камеры. Они рассылали по стенам нестройные тени и не справлялись с густой темнотой.
Мне, окруженной мраком и холодом, чудилось, будто время остановилось. Не удавалось понять, как долго я находилась в застенке, а карманные часы, дорогие, с золотой цепочкой и с циферблатом из перламутра, по тюремным правилам, забрали вместе с сумкой.
Раньше я думала, что в тюрьме очень тихо, но застенок оказался непереносимо беспокойным местом, и этот леденящий кровь шум не походил на вокзальный гвалт, рыночную разноголосицу или уличный гомон. Пространство наполняли бессильные тоскливые звуки, каждую минуту напоминавшие, что в башне гнили заживо, дохли от голода и болезней сотни несчастных. Бухал надрывный кашель чахоточников, злобно бормотали сумасшедшие, звонко капала вода, шуршали крысы. Сосед справа беспрерывно скреб стену, словно собирался проделать дыру между нашими камерами.
А когда раздались шаркающие шаги охранников, то коридор буквально взвыл. Лишенные надежды люди превратились в диких зверей, желавших разорвать на части своих мучителей.
Яркий свет резанул по глазам. Ослепленная, я прикрылась ладонью и увидела, что вместе с пузатым небритым охранником с испуганным видом мялся мой помощник, судорожно прижимавший к груди объемную сумку.
— Ян! — От радости я соскочила со скамьи.
Громыхнул замок, с чудовищным скрипом отворилась решетка. Неожиданный визитер протиснулся бочком в камеру.
— Пять минут, — вытащив из кармана паршивых брюк мои часы, заявил охранник. Он захлопнул крышку и нахально подмигнул мне, видимо, заметив возмущенный взгляд.
Мы с Яном встали очень близко и, наверное, со стороны выглядели парочкой.
— Как ты сюда попал? — зашептала я.
— Дал денег.
— А отец?
— Не пустили. Он собрал тебе кое-какие вещи. Еду отобрали на входе, а одеяло с теплыми носками оставили. — Он сунул мне объемную сумку. — Не бойся, мы скоро тебя отсюда вытащим. Шеф сказал, что подключит все свои связи.
— Можно подумать, у него много связей, — фыркнула я, практически разуверившись, что когда-нибудь увижу белый свет.
Спасти меня могла лишь сбежавшая Жулита, но вряд ли актерка рискнула бы своей жизнью ради газетчицы, неудачно напившейся хмельного магического зелья.
— Здесь ужасно, — пробормотал Ян, с брезгливым видом оглядывая крошечную камеру. — И пахнет плохо.
— Не переживай, мне не впервой сидеть в мусорных ямах, — невесело пошутила я.
— Эй, голубки! Время на исходе! — объявил охранник.
— И еще вот… — торопливо прошептал Ян, и из его рукава, как у фокусника, выскользнул тяжелый металлический предмет с шероховатой поверхностью. Острый носик уткнулся в мою подставленную ладонь.
— Это подпилок?! — выдохнула я.
— Тише! — Ян с тревогой глянул на маячившего за решеткой стража.
— Ты рехнулся? Что мне с ним делать? — Я попыталась вручить инструмент обратно помощнику. — Я же не смогу в открытую пилить решетки!
— Вы чего закопошились? — Заметив оживление в камере, для острастки охранник шарахнул дубинкой по решеткам.
Мы с Яном невольно вздрогнули, но тут же продолжили прерванный спор.
— Оставь, еще пригодится, — отбрыкивался помощник.
Видимо, чтобы пронести запрещенный инструмент в тюрьму, трусишке пришлось собрать не только волю, но и зачатки смелости, а теперь повторить подвиг он был просто не способен.
— Пригодится подкоп делать? — бранилась я.
— Для самообороны! — нашелся Ян.
В этот момент страж громко заявил:
— Голубки, время вышло.
От неожиданности мы с приятелем отшатнулись друг от друга. Мне ничего не оставалось, как спрятать подпилок за спиной и попрощаться с приятелем.
— Ты скоро отсюда выйдешь, — с уверенностью повторил он, и за ним захлопнулась решетка. Шаги отдалялись, яркий свет истаял, и мои глаза постепенно снова привыкали к темноте.
Со злостью я глянула на подпилок. Из-за глупого инструмента я так и не спросила, как отец воспринял новость о моем аресте, не прихватило ли у него сердце?
Натянув на голые ноги носки, я завернулась в знакомый клетчатый плед. Хотела вдохнуть запах перечной мяты, какой пахли абсолютно все вещи в доме, но вместо лекарственной травы ощутила едва уловимый аромат благовония Жулиты. В отличие от людей вещи знали, что она, способная одним своим появлением спасти меня, жива.
Наплевав, что тюфяк придется делить с колонией блох, я прилегла на скамью и почти задремала, но тут на этаже начался невообразимый шум — привезли еду. Через какое-то время рядом с моей камерой остановилась тележка с огромными кастрюлями. Сощурившись от света, я села и проследила, как знакомый охранник навалил в миску клейкой массы и сверху прибавил пару ломтей хлеба грубого помола.
— Кушать подано, сладенькая, — с глумливой улыбкой объявил он и сунул миску между решетками. Плошка плюхнулась на пол, расплескав толику каши, упал один ломоть хлеба. Я не сдвинулась с места. Даже мысль о том, что клейкая сероватая бурда окажется у меня во рту, вызывала тошноту.
— Поди, привыкла к ложке и ножу? — осклабился охранник.
— Вилке, — не поворачивая к нему головы, поправила я ледяным тоном.
Нам обоим было очевидно, что через пару дней голодной диеты у меня настолько сведет живот, что даже тюря для свиней покажется королевским кушаньем, что уж говорить о тюремной каше, а падение куска хлеба на пол перестанет являться достаточной причиной, чтобы отдавать его крысам.
Охранник постоял еще некоторое время перед решетками, потом ушел. Я дождалась, когда он исчезнет из поля зрения, а камеру накроет привычный сумрак, и подобрала миску. Обмакнув хлеб в варево, я попыталась что-нибудь съесть, но даже не смогла разомкнуть челюстей. Затаив дыхание, я все-таки откусила от ломтя и стала методично жевать, сосредоточившись на мысли, что даже отвратительная по вкусу еда, если она не приправлена крысиным ядом, поможет мне не скопытиться до освобождения.
