— Тебе жаль? — По-прежнему разглядывая уличный пейзаж, явно не подходивший для услады глаз, он скривил бескровные губы в невеселой усмешке. — Как ты можешь прощать нас?
— Но ты-то ни в чем не виноват, — не желая, чтобы он каялся в чужих грехах, заспорила я.
Неожиданно с треском распахнулась дверь, и в палату влетел запыхавшийся секретарь. За время, что мы были знакомы, мне ни разу не довелось видеть небрежности в его одежде. Он педантично застегивал все пуговицы, старался не оставлять чернильных пятен на манжетах, но вдруг появился растрепанный, с вылезшей из-за пояса штанов рубашкой и с круглыми испуганными глазами.
— Нима Катарина, вы должны это увидеть!
Он сунул мне в руки напечатанную красными чернилами газетную «молнию».
«Стражий предел разыскивает Яна Гуревича, больше известного как ночной посыльный!»
При взгляде на четкую, хоть на стену вешай, гравюру Лукаса, мое сердце пропустило удар. Автором колонки и оттиска значился Пиотр — распроклятая заноза в пятке — Кравчик. С присущим пафосом он рассказывал историю газетчика Яна, на самом деле являвшегося ловким и неуловимым вором, известным далеко за пределами Гнездича, ночным посыльным.
— Катарина, что случилось? — скрипучим голосом вопросил Кастан.
Когда колонка оказалась в его руках, то он поменялся в лице и вдруг неловко, как старик, кривясь от боли в раненом боку, начал подниматься на кровати.
— Суним Стомма, вы что делаете? — вскричал секретарь.
— Кастан, немедленно ляг обратно! — приказала я. — Тебе еще нельзя вставать!
Вдвоем с парнем мы бросились к судебному заступнику.
— Как ты мог допустить выход этой гадости?! — Не зная, куда деть злость, он набросился на разнесчастного помощника.
— Я же не провидец — знать, какая колонка выйдет!
— Вот поэтому я не допускаю тебя до серьезных дел! — бесновался шеф. — Ты не умеешь просчитывать шаги наперед…
У меня в душе кипела злость, требовавшая немедленного выхода. Когда я арбалетным болтом вылетела в коридор, судебные заступники изумились настолько, что перестали скандалить.
От конторки «Уличных хроник» меня отделяла всего пара улиц, и я даже не заметила, как минула их. Бледная от злости, я ворвалась в рабочую залу и замерла, высматривая Пиотра. Он сидел за моим столом и, крутя между пальцами принадлежащее мне чернильное перо, качался на стуле.
— Думал, что ты раньше придешь, — осклабился он.
— Надеюсь, что тебе очень хорошо заплатили за мерзость, которую ты напечатал в «молнии»!
Он чувствовал себя победителем, злорадно ухмылялся и никак не ожидал, что кто-то вцепится ему в волосы. Налетев на подлеца точно фурия, я схватила его за космы и рванула с такой силой, что он по-бабьи взвизгнул и кувыркнулся на пол.
На контору обрушилось оцепенелое молчание.
— Ты рехнулась, кошка драная? — проскулил он.
— Так и есть! — рявкнула я.
— Катарина, прекрати! — Всполошенный шеф схватил меня под мышки и оттащил от Кравчика.
— Шеф, вы тоже не лучше! — вырвалась я. — Как вы могли отправить в печать такую «молнию»? Ему-то за это заплатили деньги, но вы?! Лицо Яна теперь на каждом столбе висит!
Редактор странно переглянулся с отряхивавшим пиджак Пиотром.
— Так вы в доле? — обомлела я, а в следующий момент размахнулась и вмазала предателю кулаком в нос. В кисти что-то нехорошо хрустнуло, а шеф взвыл, как раненый зверь, и схватился руками за лицо. Из-под пальцев потекли струйки крови.
— Не вы ли с пафосом тут кричите про честь газетчика?! — прошипела я.
— Войнич, мы тебя засудим! — вскричал Пиотр. — Ты у меня еще лет пять будешь жрать тюремную баланду…
Не справившись со вспышкой гнева, я развернулась и ударила паразита в лицо. До носа достать не получилось, кулак прошел по косой и врезался в край рта. Костяшки оказались разбитыми, а Пиотр, не ожидавший еще одного удара, неловко попятился, оступился и плюхнулся на пятую точку. Усевшись на пол, он недоуменно заморгал.
— Пошла вон, Войнич! — прохрипел шеф. — Засужу, шельма!
— Штанов хватит? — прошипела я и с гордо поднятой головой направилась к выходу, но неожиданно вспомнила, как мерзотный Пиотр отвратительный Кравчик лапал чернильное перо, подаренное мне отцом в мой первый рабочий день в «Уличных хрониках».
Резко развернувшись, под аккомпанемент ошарашенного молчания я вернулась к столу, схватила перо и после этого ушла, с такой силой шибанув входной дверью, что, верно, в общей зале с потолка посыпалась давненько пузырившаяся побелка.
На информационном щите уже висел огромный портрет Лукаса с подписью «Разыскивается преступник». При взгляде в знакомое лицо на глаза навернулись слезы.
— Нима Войнич! — вдруг позвали меня, когда я собралась спрятаться в подворотню, забиться куда-нибудь в стенную нишу и от души порыдать.
Оглянувшись, я обнаружила торопившуюся в мою сторону девушку-новичка из «Уличных хроник».
— Можно мне автограф? — Она протянула бумажку.
— Сегодня я как-то не в настроении что-то подписывать, — призналась я.
— Хотела бы я повторить ваш путь, — заявила девица, смирившись с тем, что уйдет несолоно нахлебавшись.
— Ох, не накаркай, голубушка, — пробормотала я и добавила: — Ты спрашивала, как стать знаменитой газетчицей?
Девчонка неуверенно кивнула.
— Так вот, самое главное правило — не бить шефа в лицо, даже когда очень хочется.
— А куда тогда бить?
— Вообще не бить, — категорично отсоветовала я. — Так можно со службы вылететь.
— Так за это из конторы выставляют?! — воскликнула она с такой миной, словно услышала божественное откровение, и у меня вырвался истеричный смешок.
Некоторое время, пока не приехал омнибус, девица стояла рядом со мной. Конфузилась неловким молчанием, но уйти отчего-то не решалась. Когда я усаживалась в карету, она мило помахала мне рукой, словно провожала на вокзале подружку.
Стоило мне забраться в дальний темный угол салона, подальше от окон и немногочисленных пассажиров, старавшихся сесть поближе к выходу, я беззвучно разревелась от отчаянья.
Напротив аптекарского двора стояла темная карета с гербом стражьего предела на двери. Издали заметив недобрых гостей, с фальшиво-растерянным видом я развернулась и, пока дознаватели меня не засекли, направилась в обратную сторону, к омнибусной станции.
— Катарина! — донесся до меня приглушенный женский голос. В одном из узких проулочков, где было невозможно разъехаться двум каретам, а между балконами, над головами прохожих на веревках сушилось белье, стоял нарядный белый экипаж. Отодвинув золотистую занавеску, из салона мне махала рукой Жулита, прикрывавшая лицо веером из пушистых перьев.
