Ченка улыбнулась: хорошо, когда тебя кто-то любит. Пусть даже не человек, а животное. Преданное животное – ещё лучше. Оно никогда не продаст, выручит из беды и отдаст тебе любя всю свою душу, до последней капельки, до кровиночки. Вот и сейчас, желая высказать своё отношение к ней, оба, Чирва и Илкун, юлят, тычутся в бока девушки, липнут меховыми шарами в ожидании ласки мягких, нежных рук. А девушка не против. Приютила, притянула собак к себе, обняла тонкими руками.
Хорошо Ченке. Хорошо так, что хочется хоть кому-то выразить своё настроение. У человека в жизни всегда бывают минуты слабости, когда чувственная душа хочет высказаться, кому-то поведать всё то, о чём думаешь, как относишься к прожитым дням или поделиться своей мечтой. Но нет у девушки того человека, кому бы она сейчас раскрыла свою душу. Нет человека, но зато есть собаки. А они – преданные свидетели девичьих чувств, прекрасно понимают настроение хозяйки в любое время. Они любят её и готовы слушать нежный, сравнимый с весенней капелью голосок.
А она уже тихо напевает длинную песню. В ней нет похвал русскому бое, как это было у отца. В ней нет горечи упрека и сожаления о прошедшем и случившемся. Но в ней есть правда о событиях, доброе слово, благодарность своему другу – четвероногому Илкуну, который родился в месяц налива ягод.
В этот ненастный день могло случиться несчастье.
На звериной тропе русский человек поставил самострел.
Он мог выстрелить и убить Ченку.
Но добрый друг Илкун предупредил об опасности…
Ласково, нежно, мило, спокойно льётся голос девушки. Умолкли птицы. Замер на бегу шалун ветер. Насторожились угрюмые горы. Бросили якорь брусничные облака. Бурная река, прислушавшись к ней, казалось, приостановила своё течение и прилизала беснующиеся волны. В умилении, пригревшись с боков, прикрыли глаза собаки. Даже Князь, подкравшись, осторожно положил на девичьи ноги свою волчью голову.
Поёт Ченка, а на душе радуга летнего дня, тёплый ветер затухающей осени, тишина глухой зимы, волнение весеннего восхода солнца. Благодать и покой заполняют сознание. Горячее сердце спокойно вспоминает мгновения протекающей жизни. Тяжёлые веки залепляет сладкий мёд. Усталое тело погружается в глубокий сон.
Безымянная река
Загбой проснулся от холода. Голую грудь и босые ноги словно прокусили острые волчьи клыки. Руки дрожат рябью воды. Зубы отстукивают быстрый полет порхнувшего рябчика. На губах, во рту жаркое дно пересохшего озера, где неделю назад сдох олень. Он приподнял голову, посмотрел вокруг. Рядом, с головой закрутившись в спальник, спит Дмитрий. Костёр давно потух и не имеет ни малейших признаков жизни. Хотел привстать, но тупая, колющая боль прошлась по спине и положила его на место. Лихорадочно протянул руку за спину и горько усмехнулся: в пьяном угаре, ночью развалился на еловых корнях и отлежал себе ребра. Лохматый олений спальник валялся где-то в стороне, под ногами. Возможно, он сам его затоптал ногами в сонном беспамятстве.
Повернувшись на спину, натянул на холодную грудь лёгкую дошку. Стало немного теплее. Привстал, сел, посмотрел на синие ноги. Длинные лосиные арамусы висели над головой на сучках ели. Загбой вспомнил, что вечером повесил их сушить, но, видимо, так и не смог надеть. Потрогал руками ступни – холодные, как осенняя перенова. Попробовал пошевелить пальцами, получается, и очень даже хорошо. Старая боль отступила, её заменила нервная, далёкая ломота – последствия перенесённой травмы. Протянул руку, снял тёплую обувь, натянул арамусы на ноги. Попробовал встать – получается. Шагнул: хоть ещё и больно, но ноги слушаются хозяина. По всей вероятности, этой ночью произошёл перелом в лечении и наступила пора ходить по земле самостоятельно.
Загбой облегченно вздохнул, однако пройтись без палки пока что не решился. Его «верный орон» – посох – стоял позади дерева со вчерашнего вечера. Он с удовольствием взял его в руки, погладил, положил рядом с собой.
Несмотря на озноб, внутри тела старая гарь. После вчерашней попойки в животе горит костёр. Загбой пробежался руками по котелкам и кружкам – воды нет. Может, пролили… Увидел фляжку из-под спирта, обрадованно схватил и тут же осекся – пустая. Выпили все. Безразлично взял котелок, встал, превозмогая боль в ногах, пошел к реке за водой.
Голубой рассвет леденящим покрывалом проявил безбрежный мир тайги. Как и предсказывалось с вечера, мокрую землю покрыл иней. Прозрачным хрусталем покрылись омертвевшие деревья, кустарники. Стеклянным переливом схватилась молодая трава. Морозный воздух застыл в невидимом вздохе. Яркие весенние цветы, не успев закрыться на ночь, так и замёрзли очаровательным, пестрым платком. В прибрежных тальниках пригрелись, парят спинами отдыхающие олени.
Где-то в стороне, под разлапистыми елями спит Ченка. Ей тепло, потому что с трех сторон к ней прижались свернувшиеся собаки. На движения охотника все трое приподняли головы, посмотрели в сторону хозяина, но, не обнаружив ничего нового и подозрительного, не пожелали покинуть своих нагретых мест.
Загбой старался не шуметь, но стеклянный хруст ломаемого ногами льда все равно разбудил нахохлившийся мир живой природы. Где-то в глубине леса затрещал дыргивка (дрозд). Далеко в пойме засвистел рябчик. Призывая всех к продолжению жизни, негромко зацокал лесной конёк. Заслышав идущего, зашевелились моховые рога – олени повернули головы в сторону человека, но, признав в нем хозяина, спокойно опустили уши.
За ночь уровень реки упал в два раза. Вода посветлела до чистоты девичьей слезы, на дне просматривался каждый камешек. Бугристые волны поникли, умерили свой бег. Переправиться через бурное течение именно в этом месте не представлялось никакой возможности. Довольно сильный напор воды и глубина могли доставить каравану большие проблемы, поэтому надо было где-то искать более мелкий брод.
Загбой прокрался сквозь густые заросли тальников к воде, обломал забереги, припал к живительной влаге. Какое-то время глотал ледяную воду, пока не заломило зубы. Наконец-то напившись, присел на корточки, зачерпнул в котелок воды и облегченно вздохнул – хорошо! На душе стало легче. Горная вода освежила тело, возвратила голове ясные мысли.
Он улыбнулся сам себе, посмотрел на бирюзовое небо, в котором не было ни единого облачка, на противоположный берег, куда им предстояло переправиться, вверх, на смеющуюся реку. Неподалеку, в ста метрах увидел плывущую корягу. «Эко! – удивился. – Такой мороз, а все равно весна берет свое. Вымывает кочки и пни, несет куда-то в неизвестность…» Хотел сам себе сказать что-то еще, но так и замер, выкатив глаза. Смотрит и не верит: что вместо коряги прямо к нему плывет сохатый!
Бросил котелок, попятился назад за кусты. Шутка ли, сама добыча в руки идет! А ружье-то там, под елкой стоит. Эх, эникан!
[23]
Заторопился, как всегда бывает в подобных случаях, побежал вприсядку, как гусь к кострищу. Даже забыл посох – не до этого. Старался двигаться как можно незаметнее, но получилось как всегда. Зверь заметил человека, развернулся посреди реки, поплыл назад, на противоположный берег. Загбой увидел краем глаза перемену ситуации, еще быстрее поспешил к кострищу. Добежал, схватил свое старое ружье – надёжное, проверенное десятки раз, – вспомнил, что вчера утром забивал пулю, побежал назад.
