Присел купец к Загбою, обнял за плечи, радостно тормошит, спирт подливает, а сам всё задаёт наводящие вопросы. От такого внимания Загбой расчувствовался и охотно рассказал обо всём, что знал.
Подробно доложил, как нашёл Грязный ключ, как познакомился с братьями, как ходил к ним в гости, и даже упомянул о том, как Филька-чёрт неделю назад привёз на двух конях продукты.
– Откуда ты говоришь, пришёл парень? – переспросил купец.
Загбой услужливо махнул рукой в сторону перевала. Дмитрий выстрелил взглядом в протрезвевшего Матвея:
– Что там за посёлок?
Тот недолго чесал затылок, что-то припоминая, потом наконец-то выдохнул:
– Покровский прииск. Но далеко, километров двести по тайге будет, а может, и того больше.
– Ты был там?
– Как не быть – был. У меня там тётка живёт родная. Мы туда часто ездим в гости, каждый год, и на Покрова, и на Рождество. От нашего посёлка до него всего-то верст сорок будет.
– Знаешь их?
– Кого? – не понял Матвей.
– Ну, этих, как их зовут-то? – обратился к Загбою купец.
– Игорка, Иванка, Гришка и Филька-чёрт, – охотно напомнил охотник.
– Да хрен их знает… – задумался проводник. – Вроде имена знакомые, да вот сразу-то и не припомнишь. Что-то крутится на уме… Старателей в посёлке много, но большинство наёмные, сезонники. Весной напрашиваются на работы – осенью уходят в город. Местных мало… – и обратился к Загбою: – Ну-ка, расскажи, на кого они похожи…
Загбой мямлит – ничего не понять. У него все русские на одно лицо: высокие, огромные, бородатые, большеглазые, носатые. Под такую марку подходят буквально все – и Дмитрий, и Матвей, и все старатели-золотари. Однако всё же вспомнил: у одного из них, у Гришки, на левой руке двух пальцев нет.
Матвея будто кто в задницу шилом ткнул! Вскочил, волосы на голове теребит, глаза округлил, как у совы, и зубами сверкает:
– Господи Иисусе! Помоги моей душе грешной! Так то же братья Вороховы! И как я раньше не докумекал?
– Кто такие? – пыхнул Дмитрий.
– О-о-о! Да ты што! Братья Вороховы – это… О-го-го! Старатели-золотари с большой буквы!
Схватил Матвей в руку кружку, под нос Дмитрию тянет:
– Наливай, да говорить буду.
Дмитрий налил всем, выпили дружно, крякнули, закусили… Матвей начал рассказ, откуда Вороховы появились в Сибири. Как золото мыть начали. Как прииск Покровский нашли. И как Лазарь Потехин этот прииск у них обманным путём захватил. Озлобились братья, ушли в тайгу, где-то россыпь нашли, самородки хорошие приносят, в золотоскупку сдают. Но о своём участке молчат, след прячут. Многие пытались отыскать их, да всё неудачно, тайга большая. А братья Вороховы – как глухари, улетают, как на крыльях. А особенно их ищет всё тот же Лазарь. Шутка ли, братья самородки таскают, как куриное яйцо. Но боится Лазарь сам в тайгу идти, знает, что для него пуля отлита.
Слушает Дмитрий, а у самого глаза блестят, в голове мысли роятся хитрые, новые, ведомые только ему одному. А в этих задумках коварство зарождается. Шутка ли сказать, счастье и богатство само в руки идёт? Такой случай подворачивается только один раз в жизни! И упускать его никак нельзя. К обману ему не привыкать. Жизнь – болото. И все люди в нём – пиявки. И выживает в трясине только та пиявка, кто занимает самое благодатное место под солнцем. Так думает Дмитрий, и он непоколебим в своих убеждениях. Задуманное дело стоит многого. И для этого надо кое что предпринять. Первое, и самое главное, надо уговорить Загбоя остаться жить здесь. Эвенк вдруг стал опять нужен купцу. Как человек тайги, как проводник. Никто не знает природу так, как он. Но останется ли охотник жить в этих местах какое-то время, если он не позднее чем ранней весной собирается кочевать на родину? Ченка! Вот выход. Надо уговорить девушку, и она остановит отца. Но для этого надо жениться… Ну так что же – придётся пойти на это. Матвея можно предупредить, чтобы прикусил язык. И это формальное «мероприятие» не вылезет из тайги в посёлок. Тогда всё будет нормально. Задуманное может свершиться.
Он не стал терять время напрасно. Бросил к костру ещё одну фляжку со спиртом – пейте, не жалко! Загбой и Матвей счастливы: огненной воды хватит на всю ночь. А Дмитрий скользнул под шкуры чума, захватил могучими руками трепещущее тело Ченки, утопил её в своих объятиях, стал ласков и нежен.
Утро принесло приятные вести: Дмитрий задумал жениться на Ченке сегодня, прямо сейчас, не откладывая. Загбой торжествует, ещё не протрезвел с ночи, качается, падает, но вскочил на ноги, затопотил, тут же стал готовиться к обряду. Матвей лупит глаза, сомневается, не может понять, не ослышался ли он. Ченка мечется из чума на улицу и обратно, надевает на себя одежду, которую она готовила сама себе на свадьбу.
В какой-то момент, как будто очнувшись, Загбой вспомнил:
– Однако поету в Грязный ключ, надо трузей звать.
Дмитрий испугался, противится:
– Зачем звать? Что ты, некогда, надо быстрее обряд делать. Нам скоро идти надо. А с друзьями потом погуляешь. Я вам спирт оставлю.
Эвенк сконфужен скоротечностью событий, но делать нечего. Раз зять так говорит – значит, так надо.
Поймали оленя, на шею повесили звонкие колокольчики, на рога подвязали разноцветные яркие ленточки. На спину накинули мягкие потники, привязали новую кожаную уздечку.
По законам эвенков, жених и невеста должны начать совместную жизнь в новом чуме. Но второго чума нет, некогда делать, да и не из чего. Решили совершать обряд в том, который есть.
В первую очередь Загбой вытащил из своей заветной потки деревянные лики святых духов. Около чума на пенёк поставил самого большого идола, Амаку, хозяина и покровителя воды, земли и неба. Над входом в жилище подвешал Хомоко, всемогущего духа здоровья и болезней. Справа на кедровую чурку посадил Мусонина, духа гор. Слева – маленького божка Тугэта, властелина огня и удачи. Затем началось священнодействие. Каким бы ни был эвенк пьяным, но тут как будто вмиг протрезвел. Уже ровной походкой забегал вокруг чума, пнул ногой гнилой пенёк, бросил в костёр, подождал, пока задымится, схватил в руку, стал бегать вокруг чума. Приплясывает, из стороны в сторону качается, как медведь, и ревёт гортанным голосом, призывает из тайги, с небес всемогущих богов. Просит у Амаки покровительства и защиты для молодой семьи. Славит Хомоко, кланяется Мусонину, целует Тугэта. Забылся, отключился от реального мира. Выкрикивает грозные слова в адрес Харги и Эскери. И надо же такому случиться, может быть, случайно, а может быть, и нет, с озера подул резкий ветер, рванул пламя костра, закачал могучие кедры. Закружились в бешеном танце хвоинки, листья, мелкая трава. Тяжёлым гулом отозвались горы. Грозный шум порывистого вихря сучколомом промчался над займищем. Дмитрий в смятении, не может понять, может, и правда, к ним спустились духи? Озирается по сторонам, глаза бегают, лицо побелело. Наверное, чувствует за собой грехи.
