За трудную, многоснежную зиму Загбой не пропустил ни одного дня, чтобы не выйти в тайгу. В любую погоду: в пургу, сорокаградусный мороз, промозглую оттепель и заунывный дождь – он шёл, проверял, вырубал, тесал, тропил и делал всё то, что связано с основным занятием – охотой. Это был настоящее дитя тайги, великий следопыт, прекрасно знавший тайгу так, как хороший крестьянин знает своё поле и день, когда надо сеять пшеницу.
Ченка была под стать отцу: трудолюбивая, настойчивая, честная, добрая и по-детски наивная и доверчивая. Как и подобает женщине – тем более молодой матери, она одновременно выполняла сразу несколько дел. Находясь в чуме, готовила обед, тут же шила дочери маленькую дошку, теребила на подсыпку труху, колола дрова, топила снег и услужливо выполняла просьбы Егора. Всё это девушка делала быстро, как бы заученно, с улыбкой, как будто работа была для неё не бременем сложившихся обстоятельств, а некоторым праздником в кругу своих сверстников. Егор поражался её энергии, ловкости рук, выносливости и, наконец, терпению. Ченка – что таёжный родник, такая же живая, свежая, чистая. Для старателя это было удивительно, невероятно. Может быть, в другое время он бы не поверил рассказам людей о жизни тунгусов в тайге. Но как можно не верить своим глазам?
Находясь в обществе этой семьи, он, естественно, старался подражать энтузиазму эвенков, несмотря на свою неуклюжесть и ограниченность действий, хотел быть хоть чем-то полезным в повседневной жизни. В отсутствие Ченки варил пищу, поддерживал тепло в чуме и даже пеленал младенца. Вот только доставались эти обязанности ему крайне редко. Молодая мать старалась не допускать русского к работе. Не потому что не доверяла, а потому что в знак уважения желала оградить его от всевозможных дел. Не случайно говорят: «Стоит только один раз сделать тунгусу добро, и он отдаст за тебя жизнь». А Егор сделал больше, чем добро. Он спас Ченке жизнь, теперь оба – и отец, и дочь – считали себя обязанными русскому до конца своих дней.
Егор сердился: что в том такого, что он помог ребёнку появиться на свет? Однако Загбой и Ченка думали иначе. После рождения девочки русский возвысился в их глазах до доброго духа.
Старатель не смирился со своей участью. Всё свободное время он посвящал собственной реабилитации: за пару недель вырезал лёгкий осиновый протез, подогнал его к обрезанной ноге и теперь учился ходить. Настойчивые, ежедневные тренировки привели к желаемому результату. К моменту описываемых событий, за три месяца он научился не только вставать, стоять на одной ноге, но и ходить на своей деревяшке вокруг чума. При этом Егор угрюмо шутит:
– Ну вот, можно хоть на вечёрку, к девкам…
В этот день всё шло как обычно. Загбоя не было на стойбище. Ещё вчера утром он угнал оленей под белок на плантации ягеля. Он делает так всегда. Периодически, один раз в десять-пятнадцать дней выводит свое стадо в горы, на откорм. Организм вьючных животных устроен так, что им необходим подножный корм – олений мох. Здесь, на юге, в Саянах в отличие от Севера он растёт на большой высоте, у подножия поднебесных пиков. Богатый витаминами, минеральными веществами и калориями, ягель служит оленям как основа пищи. Никакая другая растительность не может заменить его животным. Как опытный каюр Загбой знает об этом и в определённое время поднимается на нужную высоту, чтобы дать своим подопечным вволю насытиться любимым лакомством.
Егор и Ченка готовятся к рыбалке. Время торопит: скоро вскроется ото льда озеро, рыба пойдёт на нерест, а у них ещё не готовы орудия лова. Молодая мать подсаживает на кожаную тетиву новое полотно сети. Русский смолит осиновую долблёнку.
Несколько дней назад Егор попросил Загбоя притащить на оленях от первого зимовья, что находится на противоположном берегу озера лодку и сети. Он охотно согласился на его просьбу, рано утром, по крепкому насту на трёх учагах доставил деревянную посудину и средства для рыбалки к стойбищу. Потом тщательно осмотрел четырёхметровую долблёнку и сделал свой, соответствующий вывод:
– Отнако, сильно пальшая, тяшёлая. Зачем так много терева? Надо резать пересту, шить жилами и клеить рыбой. Вот тогда путет карашо!
Егор с удивлением разглядывал сети русских. Сплетённые из толстой суровой нитки и конского волоса, они вызвали ещё большее недовольство. Загбой долго перебирал ячейки, теребил узлы, недовольно качал головой и так же остался недоволен работой.
– Сапсем плахой нитка. Слабый, гнилой, пыстро рвётся. Много рыба не поймаешь. А волос групый, отнако. Ткнется таймень – отойтёт. Так можно голотный остаться, – проговорил он и показал Егору свои, эвенкийские, сети, связанные руками Ченки. – Смотри, отнако! Надо жилы зверя распускать. Они мягкие, прочные. Много лет рыбу ловят.
Егор не стал спорить: в словах кочевника кроется многовековая практика его народа. Пусть будет так, как говорит он. А время расставит всё на свои места.
После обеда посветлело. Мелкий дождь прекратил свое нудное нашествие. Легкий ветерок разорвал низкие облака. Ласковое, весеннее солнышко бросило добрую улыбку на притихшую землю. На разные голоса заговорил дикий мир тайги. Воздух посвежел, сделался тёплым и ласковым.
Пользуясь случаем, Ченка сразу же вытащила из чума на улицу свою дочурку. С улыбкой посмотрев на нее, молодая мать поставила лёгкую зыбку неподалеку от костра, на солнце и принялась за работу. Егор оставил лодку, опираясь на палку, подошёл к ребенку, с тревогой спросил:
– Не продует? Ещё холодно на улице…
– Сто ты, бое? Как мошет пыть холотно? Солнце светит, тепло сапсем. Мне карашо. Тебе карашо. И ей карашо, – ласково проговорила счастливая мать. – Тунгуска надо жить тайга. Тогда пудет зторовый и крепкий, как молотой кедр. Болеть не путет никогда. Вырастет сильной.
Русский цокнул языком, что-то сказал нараспев, притронулся к носику и дополнил:
– Эко, какая чернявая и узкоглазая! На тебя похожа.
– Какой «на меня»? – подскочила Ченка, вспыхнула и заспорила: – Смотри, какой глаза пальшой – как непо летом! Синие и круглые. У эвенка глаза не такой. У эвенка глаза узкие и черные, как ночь. И лицо круглый. А тут лицо, отнако, длинный, как лыжа. И белый, как снег. Отнако, польше на отес походит. У-у-у, люча…
Заулыбалась девушка, склонилась над ребенком, стала целовать своё чадо, в чувствах что-то запела тихим голосом. Девочка растянула ротик в беззубой улыбке, радостно загукала, зашевелилась. Светлые глазки сосредоточились на родном лице.
Егор с нежностью смотрел на отношения матери и ребенка. Что-то далёкое и родное вспомнилось и разбудило сознание. Сердце сжалось. Душа закипела. На глаза навернулись слёзы. Стараясь скрыть минутную слабость, он отвернулся в сторону, уткнулся бородой в грудь, приложил мозолистую ладонь ко лбу. Ченка тут же заметила его чувства, с нескрываемым удивлением посмотрела на него и закачала головой:
– Э-э-э, бое, а ты, отнако, тоже плакать мошешь. Тебя амикан трал – ты молчал. Загбой ногу резал – молчал. Почему сийчас плачешь? Не кавари ничего. Знаю, у тебя тоже сердсе есть. Потому как люча ты, не камень. Камни – и те плачут…
