Егор грустно усмехнулся и тихо, едва слышно заговорил сам с собой:
– Эх, дочка. Какая же ты наивная. Дай-то Бог, чтобы у тебя было всё так хорошо, как ты хочешь.
Ченка говорит своё слово
Ченке снится сон. Она промышляет на белках зверя. Вот она подкрадывается из-за рододендронового ерника к пасущимся сокжоям. До оленей осталось немного, около пятидесяти метров, можно стрелять. Охотница тщательно выцеливает крупного рогача, наводит мушку на лопатку зверя и уже пытается нажать на спусковой крючок. Но вдруг, как на беду, откуда-то из-за каменистой гривки выскакивают волки и бросаются к оленям. Сокжои в испуге мечутся по белогорью, бегут мимо Ченки и, окружив её, начинают прыгать неподалеку. Земля дрожит, глухой гул заполоняет пространство, девушке становится страшно. Ченка вскакивает из укрытия на ноги и смело двигается на волков. Оскалившиеся хищники бегут прямо на нее. До них осталось несколько десятков метров и, кажется, что смерти не избежать. Охотница в страхе закрывает глаза, тонко, пронзительно кричит. Но следующее представление приносит новые ощущения. Ченка в горах, под гольцом. На нее обрушивается скалистый выступ и летит в ее сторону. Валун собирает за собой более мелкие камни, и вот уже черная лавина осыпи с грохотом плывёт за девушкой. Убегая от беды, Ченка мечется в густом курослепе обречённым зайцем, не может найти выход из западни…
Очнувшись от страшного сна, Ченка всё ещё находится в каком-то оцепенении, в сковывающем забытьи. Не в силах вернуться к реальности она всё же чувствует, что что-то происходит: как-то странно подрагивают угольки в очаге, а в чело дымохода слышится непонятный, глухой рокот.
Во сне заплакала Уля. Наконец-то, полностью проснувшись на призыв дочери, Ченка протянула руки к зыбке, прижала дочку к груди. Ткнувшись в набухший сосок матери, Ул я тут же успокоилась и быстро зачмокала беззубым ротиком. Ласково обняв правой рукой любимое существо, молодая мать склонила голову и дотронулась губами до пушистого темечка. Почувствовав знакомое прикосновение, девочка довольно вздохнула и стала сосать молоко с еще большим старанием.
Ожидая, пока дочка успокоится, Ченка осторожно протянула руку к очагу и палочкой подправила тлевшие угли. Собранные в кучу головёшки оплавились матовыми бликами, по стенам чума заиграли, запрыгали рубиновые светлячки. В центре костра взметнулось небольшая тряпочка пламени и на миг озарила закопчённое жилище. На противоположной лежанке заворочался Загбой. Перевернувшись на другой бок, приоткрыл заспанные глаза. Какое-то время он настороженно смотрел на кормящую мать, а потом вдруг глухо спросил:
– Эко, доська, слышишь, как река каварит?
Ченка затаила дыхание и прислушалась. Действительно, за кожаными стенами чума происходило что-то непонятное. Ещё вечером было всё тихо. Когда они ложились спать, где-то вдалеке глухо плескалась набухшая талыми водами река. Теперь же весь окружающий мир наполнился угрожающим шумом, как будто жилище кочевников окружили сотни или даже тысячи змей.
Загбой вскочил с лежанки, не одеваясь, босиком выскочил на улицу. Тут же раздался его встревоженный крик, призывающий дочь за собой. Не выпуская из рук ребенка, Ченка метнулась под полог шкур, выбежала вслед за отцом и ахнула!
В серости раннего утра, во всю ширь глубокого лога растеклась бурая, грязная масса вешней воды. Вздувшаяся Туманиха вышла из берегов и затопила не только прибрежные луга, но и кедровые колки, стоящие на обрывистых берегах высоко над руслом реки. Границы озера утонули где-то далеко на линии горизонта. Подтопленная долина была заполнена водой, на которой взвышались вековые деревья. Некоторые стволы начинались из пугающей глубины, создавалось впечатление, что многовековая тайга не имеет под собой опоры, а растет из воды. Одинокая группа кедров, гордо стоящая посреди образовавшегося моря, подсказывала, что где-то там, глубоко внизу, находится остров.
Скопившаяся за ночь вода поднялась более чем на три метра. Об этом говорила наполовину затопленная лодка Егора, приземистый лабаз у реки, где хранилась копчёная рыба, и вешала для сетей, которые находились на высоком пригорке у границы тайги. И только чум, как гордое строение Загбоя, стоял высоко на пригорке, вне досягаемости водной стихии.
Но не это беспокоило в данный момент опытного охотника. С тревогой, вглядываясь в поверхность озера, он что-то выискивал глазами. Напрягшееся лицо выдавало нервное волнение. Рвущееся, тяжёлое дыхание говорило о волнении следопыта.
Ченка понимала поведение отца. Так же как и он, она напрягла все свои чувства и утонула в поисках, пока наконец не увидела то, что хотела видеть.
– Вон они! – воскликнула Ченка и как доказательство своих слов указала пальцем на небольшую полянку, узким языком-полумесяцем протянувшуюся вдоль лимана.
Там, в глубине разросшегося, густого пихтача, стояли олени. Это были их олени, которых Загбой с вечера оставил на прибрежном пастбище на откорм и отдых. Даже с этого трёхсотметрового расстояния в синеватой дымке рассвета охотник узнал их, потому что каждого из животных он знал «в лицо». Тех, кого видел, мог назвать по имени, потому что как не узнать своих питомцев, если общаешься с ними каждый день?
Но Загбой видит только семь голов. Почему семь? Где остальные? Почему их не видно? Куда они могли убежать от паводка?
С недобрым предчувствием в душе Загбой поспешил к животным, добежал до перепуганных, сбившихся в кучу оленей и в растерянности остановился. Из всего стада перед ним стояло только семь животных: три стельные важенки, два быка и два сеголетка. Да, действительно, предчувствие не обмануло его. По тревожным глазам верховиков, бросающих испуганные взгляды, понял, что произошло непоправимое. Но всё ещё на что-то надеясь, охотник побежал дальше по берегу, останавливался, призывно кричал в хаотическое нагромождение плавника, льда и воды, но не слышал ответа. В какие-то моменты ему казалось, что он видит качающиеся рога, барахтающееся тело. Но присмотревшись, узнавал раскористые корневища кедров, пихт, елей, а мнимые тела становились мохнатыми ветками поверженных великанов. Ему хотелось пробраться туда, в центр, в самую середину природного плотбища, но это грозило смертельной опасностью.
Вдруг, вспомнив о лодке, Загбой побежал назад, к чуму. Не говоря никаких объясняющих слов дочери, эвенк перевернул долблёнку, столкнул её на воду и через мгновение, быстро работая веслом, стремительно поплыл по воде. Достигнув границы плавника, долго всматривался в гущу ветвей, кричал, звал, но ответом опять была тишина.
Он плыл вниз, к границе тайги, пытаясь хоть что-то понять причину трагедии. Медленно подгребая лопашней, Загбой дотронулся до дна и, к своему удивлению, вдруг понял, что в этом месте глубина воды составляет всего лишь несколько десятков сантиметров. Это было так неожиданно, что он, не доверившись первому разу, промерял свое открытие ещё и ещё, быстро осмотрелся вокруг и понял, что происходит. Вода быстро падала. Вот уже по краям озера обозначились резкие очертания берегов, с глухим треском и шелестом ветвей на луговые поляны осаживались принесённые вешней водой деревья, а там, у стойбища, вновь заговорила свою знакомую речь Туманиха.
