– Гюго рвал и метал из-за того, что ты закрываешь ресторан на два дня без его разрешения, – лениво произнес Люк.
Она так решила, поскольку упрямо намеревалась лучше быть сердитой, а не обиженной, и не взглянула на Люка.
– А ты не разозлился?
Он пожал плечами, и она почувствовала спиной, как он поерзал.
– Мне это даже понравилось. То, как ты утверждаешь себя в моей жизни. – Юмор проскользнул в его голосе, будто затаенная улыбка. – Но я и без твоей помощи отлично справляюсь с осуществлением контроля. – Его рука продолжала лениво ласкать ее, и в нем не было ни следа раздражительности. Саммер лежала тихо, с удовольствием упиваясь его уверенностью в себе. – Гюго же негодует просто из-за того, как ты обошлась с его эго. У него есть семья, и он уже берет два выходных в неделю, кроме тех случаев, когда это абсолютно невозможно. Я же никогда не был способен… перестать сдерживаться. Чрезмерно высокомерное желание контролировать ситуацию может быть одной из черт моего характера.
Может быть… Ей стало смешно.
– Ты даже не можешь назвать это недостатком?
– Это не недостаток. – Он прижался улыбающимися губами к ее шее. – Если бы это было недостатком, я бы его исправил.
Она опять рассмеялась, и желание сказать, что она любит его, опять переполнило ее. Она удержалась, боясь разрушить очарование момента, но необходимость подавлять себя всколыхнула в ней ощущение неудачи.
– Значит, я учу тебя, как позволить всему идти своим чередом?
Он крепче обнял ее.
– Нет. Спасибо, но я больше не нуждаюсь в таких уроках. Хотя два свободных дня могли бы помочь мне удержать… нечто другое в моей жизни.
Саммер уставилась на Эйфелеву башню, и ее сердце очень быстро забилось.
– До этого еще три месяца. Ален закатил скандал при мысли об отмене заказов.
– Я знаю. – Его пальцы нежно гладили ложбинку, мимоходом касаясь ее грудей. – Весна в Париже, Саммер, может быть на самом деле прекрасной. Особенно если есть с кем любоваться ею.
Она много раз видела весну в Париже, и ей всегда было интересно, как в это время года – время влюбленных – чувствуют себя те, кого любят. Ее грудь стеснилась, а глаза защипало.
Погоди-ка. Целый ресторан, наполненный восхитительными десертами для нее. Золотое сердце, тающее при прикосновении, изливающее тьму…
Ее глаза защипало сильнее, но грудь как-то странно расслабилась, и вздох, казалось, заполнил ее целиком.
– Я причиняю тебе боль? – очень тихо спросил Люк. – Когда теряю контроль?
Она поймала его руку и прижала к себе, качая головой.
– Мне это нравится. Словно я нужна тебе.
– Словно нужна мне?
Она упрямо переплела пальцы с его пальцами.
– Саммер, я не теряю контроль, чтобы доказать, как я ценю тебя. И себя тоже. Все прекрасное – результат самоконтроля.
Саммер перевернулась.
– Ты кого-то цитируешь?
– Так меня учил приемный отец. Ты используешь весь самоконтроль, чтобы произведение, над которым работаешь, имело определенную ценность, и чтобы саму твою работу тоже высоко оценивали.
Саммер возмущенно напряглась.
– Я тебе не произведение.
– Нет, я не хотел сказать, что… – Он прервался. – Но это мое произведение, Саммер. Это. – Руками он охватил ее и себя вместе. – И еще то, что я могу из этого сделать для тебя.
Раздражение и досада начали нарастать в ней.
– А у меня вообще-то есть хоть какая-нибудь роль?
– Это и есть твоя роль. Для меня ты все в этом мире.
– Я просто стала всем?
Люк как-то странно пожал плечами.
– Но ты уже совершенна.
Столько всего в их разговоре бесило ее, но ошарашило ее слово «уже», оказавшееся последней каплей. Будто он не совершенен. Лежит, весь из себя такой выкованный и красивый, и тело к него, как у неутомимого атлета.
– Люк, ты вовсе не думаешь, что я прекрасна. Ты думаешь, что я испорченная, высокомерная, назойливая и…
– …ускользающая. Я вовсе не думаю, что ты высокомерна, Саммер. Разве что в первый вечер, когда ты бросала мне деньги, но даже тогда… разве не смешно? Это только показало, как мало ты ценишь себя.
– На самом деле я себе очень даже нравлюсь, – с оттенком иронии ответила Саммер, – там, на другом краю земли.
Люк сжал зубы. Его движения были очень изящными, но он был напряжен сильнее, чем любой из ее знакомых.
Она подтянулась на его плечах, чтобы он был сверху нее, и когда он поддался, она ускользнула через подушки и изогнулась так, чтобы оказаться на нем. Он напрягся, поднимаясь с кровати.
– Расслабься. Знаешь ли, тебе не надо все время быть совершенным.
Он протестующе промычал, будто она только что сказала, что ему вообще не надо дышать. Напряжение в нем было столь велико, что, когда она коснулась пальцем его затылка, он издал такой звук, будто кто-то зацепил туго натянутую струну.
– Уступи немного. Я не собираюсь помогать тебе отжиматься в тренажерном зале. Но разреши мне управлять… тобой… нами… здесь.
Он позволил себе присесть на кровать и вытянуть ноги, но его спина продолжала упорно тянуться вверх.
– Саммер, не кажется мне это хорошей идеей. Что ты делае… – Он судорожно вздохнул, когда ее пальцы впились в тугие мышцы там, где плечи переходили в шею. – О. Ох. – Люк опустился на подушки. – Саммер.
Он внезапно закрыл лицо локтем.
Теперь его плечо поднялось. Саммер начала оттягивать его согнутую руку. Наконец он уступил. Саммер положила его руку вдоль тела, а он спрятал лицо под подушкой.
– Не могу обещать, что мой массаж будет так же хорош, как твой. Я буду исправляться по ходу дела. – Она проследила линию его мышц, изучая, как они совмещаются. Если нажать вот здесь, это снимет напряжение? Приглушенный звук раздался из-под подушки. – Скажи, если будет больно.
– Ты не сделаешь мне больно, – сказала подушка. – Это невозможно.
– Да, я так и думала, – пробормотала Саммер и, изо всех сил надавливая ладонями, как пестиком в ступке, начала медленно разминать мышцы.
– Саммер. Putain. – Его тело задрожало, выгнулось и осело. Она подняла руки. – Слишком сильно?
– Нет. Не останавливайся. Soleil. Твои руки… Меня месит солнечный свет.
Очень обрадовавшись такому образу, Саммер улучила минутку, чтобы насладиться гладкой кожей его спины, а потом опять начала разминать мышцы, надавливая сильнее.
– Я и вправду не знаю, что делаю.
– Не прекращай практиковаться, – пробормотал он. – Бернар заставлял нас по десять тысяч раз повторять, пока мы не начинали все делать правильно. А если мы уклонялись от чего-то, например, не хотели снимать парафин с горячих кастрюль, то он хватал нас за руки и силой совал в горячее всю ладонь. Так он приучал нас быть выносливыми. Я не обжигаю тебе руки? Я чувствую себя таким же горячим, как расплавленный воск.
