Но сегодня даже СЧЛ не уверены в том, как можно прочувствовать или поверить в то, что нельзя увидеть, особенно потому, что все прочее, во что некогда верили люди, наука уже опровергла. Мы едва ли можем доверять своим органам чувств, а тем более интуиции, ведь сам факт «вставшего солнца» – глупая человеческая ошибка. Вспомним все те догмы, на которых некогда настаивал класс «священников». Многие из них в настоящее время опровергнуты, или, что еще хуже, признаны служащими исключительно корыстным целям.
Не все удары по вере были нанесены непосредственно наукой. Некоторым также способствовали коммуникация и путешествия. Если я верю в рай, а несколько миллиардов людей по другую сторону планеты верят в реинкарнацию, как можем быть правы мы все? И если один компонент моей религии ошибочен, что с остальными? Разве сравнительное религиоведение не доказывает, что все религии – не более чем попытки объяснить природные явления? Плюс потребность в утешении перед лицом смерти. Так почему бы нам не пожить без этих суеверий и эмоциональных подпорок? И потом, если Бог есть, как объяснить все беды, происходящие в мире? И если уж на то пошло, чем объяснить такое множество бед, вызванных религией? Об этом и многом другом спрашивает скептицизм.
Сдача религией прежних позиций вызывает реакцию у многих. Некоторые из нас полностью согласны со скептиками. Другие продолжают ссылаться на некую абстрактную силу или благо. Третьи еще крепче цепляются за свои традиции и становятся фундаменталистами. Кто-то отвергает догмы как источник великих бед для мира, но радостно принимает ритуалы и некоторые принципы своей религиозной традиции. И, наконец, новая порода религиозных людей стремится к непосредственному получению опыта, а не к урокам авторитетов. В то же время им известно, что по некоторым причинам у других людей имеется иной опыт, поэтому они не пытаются провозглашать собственный опыт истиной. Возможно, они первыми из людей живут, обладая прямым духовным знанием, которое признано фундаментально неопределенным.
СЧЛ присутствуют в каждой из этих категорий. Но благодаря опыту собеседований и курсов я убеждена, что большинство принадлежит к последней. Подобно путешественникам или ученым, все эти СЧЛ исследуют неизведанное, а затем возвращаются, чтобы сообщить о том, что узнали.
Вот только многие из нас стесняются делать подобные сообщения. Вся эта мешанина религий, обращений, культов, гуру, убеждений «нью-эйдж» выглядит такой беспорядочной. Нам неловко за своих сородичей, людей с фанатичным блеском в глазах, которые носятся с брошюрками. Мы опасаемся, что и сами будем выглядеть как они. СЧЛ и без того достаточно маргинализированы в рамках культуры, которая ставит физическое выше душевного и духовного.
Тем не менее мы нужны нынешним временам. Дисбаланс между аспектами «королевских советников» и «государей-воинов» в обществе всегда опасен, особенно когда наука отрицает интуицию, а насущные вопросы решаются не вдумчиво, а так, как удобно в данный момент.
В этой сфере наш вклад нужен больше, чем в какой-либо другой.
Заповеди своей религии
Какой бы ни была ваша религия – «организованной» или «неорганизованной», – в ней есть свои заповеди. Предлагаю вам записать их, по возможности прямо сейчас. Что вы признаёте, во что верите, что знаете по своему опыту? Вам, как представителю класса «королевских советников», полезно выразить эти мысли своими словами. А затем, если вам кажется, что они кому-то принесут пользу, можете высказать их. Если не хотите брать на себя ответственность или выглядеть приверженцем догматов, сделайте своей первой заповедью неопределенность и нежелание читать проповеди. Наличие убеждений еще не означает, что они должны быть четкими, неизменными и предназначенными для навязывания окружающим.
Как мы вдохновляем окружающих в поисках смысла
Если вас смущает роль пророка, я вас не виню. Однако в условиях «экзистенциального кризиса» вы неожиданно для себя можете забраться на первый подвернувшийся ящик из-под мыла или даже на кафедру. Так было с психиатром Виктором Франклом, евреем, попавшим в фашистский концлагерь.
В книге «Человек в поисках смысла» Франкл (явно принадлежащий к СЧЛ) пишет о том, как часто он обнаруживал в себе стремление вдохновлять товарищей по лагерю, как интуитивно понимал, в чем и насколько сильно они нуждаются. Он также заметил, что в этих ужасающих обстоятельствах узники, которые могли благодаря окружающим находить хоть какой-то смысл в своей жизни, выживали успешнее в психологическом, а значит, и в физическом отношении:
«Чувствительные люди, с детства привыкшие к активному духовному существованию, переживали тяжелую внешнюю ситуацию лагерной жизни хоть и болезненно, но, несмотря на их относительно мягкий душевный нрав, она не оказывала такого разрушительного действия на их духовное бытие. Ведь для них как раз был открыт путь ухода из ужасающей действительности в царство духовной свободы и внутреннего богатства. Только так можно понять тот парадокс, что иногда люди хрупкой телесной организации лучше переносили лагерную жизнь, чем физически сильные натуры»
[15]
.
Для Франкла смысл не всегда носит религиозный характер. В лагере он порой замечал, что смыслом его жизни становилась помощь окружающим, а в других случаях этим смыслом была книга, которую он писал на клочках бумаги, или его глубокая любовь к жене.
Этти Хиллесум – еще один пример сверхчувствительного человека, обретшего смысл и делившегося им с окружающими в те же тяжелые времена. В дневниках, которые она вела в Амстердаме в 1941–1942 годах, чувствуется ее стремление понять и преобразить свой опыт исторически, духовно и всегда внутренне. Медленная, постепенная и тихая победа духа вырастает из страха и сомнений автора дневников. По ее рассказам видно, как высоко окружающие ценили ее как глубокое утешение. Последние слова Этти, нацарапанные на обрывке бумаги и выброшенные из вагона для перевозки скота, в котором ее везли в Освенцим, – вероятно, самая любимая моя цитата: «Лагерь мы покидали с пением».
Этти Хиллесум опиралась на психологию Юнга и поэзию Рильке (оба – СЧЛ). О Рильке она писала:
«Странно думать, что… [Рильке] был бы, вероятно, сломлен обстоятельствами, в которых мы сейчас живем. Не это ли свидетельствует о том, что жизнь тщательно уравновешена? О том, что в мирные времена и при благоприятных обстоятельствах чувствительные художники могут искать чистейшее, наиболее точное выражение своих глубочайших мыслей, чтобы в более бурные и тяжелые времена другие могли обратиться к ним за поддержкой и готовым ответом на ошеломляющие их вопросы? Ответом, который они не в состоянии сформулировать сами, поскольку все их силы тратятся на удовлетворение элементарных потребностей. Увы, в трудные времена нам свойственно отмахиваться от духовного наследия художников „прежних“ времен со словами: „Ну и какой в нем теперь для нас прок?“
Эта реакция понятна, но недальновидна. Она страшно обедняет».
