— Ты долго будешь дуться? — она молнией метнулась ко мне и резко, требовательно заглянула в лицо.
Я отвернулась.
— Что плохого в том, что ты побудешь со мной на два дня дольше? — продолжала допытываться она. — Завтра девочки приедут. Карина из командировки прилетит, Кристина билет на поезд уже взяла. Пообщаемся — не собирались вместе уже несколько лет!
Я только сильнее разозлилась:
— А их-то ты зачем позвала? Нашла хороший повод для встречи? Давненько не хоронили никого вместе?
Мама вздрогнула, как от пощёчины. Мне хотелось досадить ей, и я своего добилась. Когда не удаётся преодолеть обиду, я часто начинаю грубить и говорить гадости, и на этот раз я не стала сдерживаться. Мама посмотрела на меня блестящими от подступивших слёз глазами, развернулась и пошла к дому: худенькая, словно школьница, тонкие острые плечи приподнялись, спина устало ссутулилась. Мои слова больно задели её, и на секунду мне сделалось стыдно.
— Зачем ты так? — Люся слышала наш короткий разговор и осуждающе покачала головой.
— Бери чемодан, пойдём я покажу тебе комнату, — обратилась она к Саре и засеменила по дорожке вслед за мамой.
Сара взглянула на меня, вопросительно вскинув брови. Я махнула рукой в сторону дома, чтобы она шла за Люсей: мне хотелось остаться одной. Всё свалилось так неожиданно и сразу: эти дурацкие, никому не нужные похороны, непонятное наследство, на которое я не чувствовала ни малейшего желания претендовать, и — как финальный аккорд — приезд Кристины с Кариной, возможность которого даже не приходила мне в голову. Сёстры… У нас хорошие отношения, мы иногда болтаем по Skype, перекидываемся новостями в Facebook, но не виделись уже много лет. Четыре года назад, навещая маму, я не повидалась ни с той, ни с другой, поэтому предстоящая встреча меня немного страшила. И если с Кариной мы с детства были близки, потому что подходили друг другу по возрасту и по темпераменту, то Кристина — совсем другое дело. Она казалась мне совсем чужой, вечно озабоченной непонятными мне проблемами, хмурой и чересчур торжественной. Хотя, конечно, причина моего нынешнего недовольства крылась не в серьёзности или важности старшей сестры.
Я прилетела в Москву, чтобы отстоять с невозмутимым видом на похоронах старой карги, поставить где надо подпись и вернуться домой как можно скорее. Семейное воссоединение не входило в мои планы, я не жаждала ни одну из них видеть. Мне вдруг захотелось взять чемодан, громко окликнуть Сару, вызвать такси до аэропорта и уехать, ни с кем не попрощавшись. Билеты у нас были с открытой датой — мы могли улететь в любой момент. Несколько мгновений я представляла, что так и сделаю. В голове рисовались картинки, словно кадры из кино: вот я достаю телефон, выхожу на дорогу и стою, глядя вдаль, в золотистом свете солнца, волосы развеваются на ветру в такт таинственной музыке, звучащей с нарастающей громкостью. Нет ничего прекраснее людей, способных на внезапные убедительные поступки. Мне нравилось воображать себя такой — смелой, уверенной в себе, точно знающей, что сказать, и не сомневающейся в собственных действиях. К сожалению, я не такая, в жизни я — тряпка. Когда возникает необходимость принять решение или постоять за себя, я теряюсь, проглатываю обиду и злюсь. Мне достаточно помечтать о том, что бы я сделала, будь совершенно другой, и этого вполне хватает для того, чтобы примириться с тем, какая я есть на самом деле.
Как когда-то в детстве, когда я семь лет ходила в музыкальную школу, и мне приходилось фантазировать чуть ли не ежедневно, потому что преподаватели были мной постоянно недовольны. У меня не обнаружилось ни слуха, ни голоса, меня даже не приняли с первого раза, потому что, исполняя вступительную песню, я не попала ни в одну ноту. Потом занималась с учительницей и кое-как проползла на экзаменах в следующем году. Слух мне чуть-чуть развили, но не слишком (диктанты по сольфеджио я по-прежнему списывала у Ленки, соседки по парте), а в хоре меня поставили во вторые альты, куда сгоняют совсем безнадёжных. Хоровая партия вторых альтов не отличается разнообразием и сложностью: когда остальные поют, они тянут одну ноту на букве «а», так что можно было просто открывать рот — всё равно никто не обращал внимания, поёшь ты или нет. Перед каждым экзаменом по специальности меня начинало лихорадить: я представляла, что вот на этот-то раз я точно выйду и сыграю так, что вся комиссия со стульев попадает. В моём воображении, как живые, проплывали восторженно-удивлённые лица преподавателей, которые одобрительно кивали и многозначительно переглядывались. Я бы доиграла, выдержала паузу, встала из-за концертного рояля и, подойдя к самому краю сцены, с достоинством поклонилась. И ушла бы в полной тишине, а моя вечно недовольная учительница сидела бы с пылающими от стыда щеками из-за того, что так меня недооценивала. Ничего подобного не происходило. Я перебивалась с «тройки» на «четвёрку» и доучилась до выпускного экзамена музыкальной семилетки, не поразив никого своими способностями. Говорят, что трудно быть первым или последним. Ерунда! Сложнее всего болтаться где-то посередине и при этом осознавать, что тебе досталось не самое лучшее местоположение.
Конечно, я никуда не уехала, а осталась на даче, где молча обижалась до утра. Вечером мама несколько раз ко мне подступалась с разговорами, но я отвечала односложно, не глядя ей в глаза. «Да, мама. Хорошо, поняла. Обязательно. Ага. Спасибо, очень вкусно…» И напоследок — часов в восемь вечера: «Тяжёлый был сегодня день. Я, пожалуй, пойду спать. Всем спокойной ночи».
Сара отправилась со мной наверх, и до утра следующего дня мы уже не спускались в общую гостиную первого этажа.
Проснувшись в девять, я почувствовала себя намного лучше. Я давно заметила, что с утра вещи представляются в несколько более радужном свете, чем накануне. Когда мой cohabitee не вернулся с Гоа, я месяц старалась как можно раньше лечь спать, чтобы вечер не успевал вцепиться в меня пропитанными печалью когтями. Обхитрить его получалось далеко не всегда, потому что Сара в то время была совсем маленькой и имела обыкновение просыпаться по ночам. Тогда наступала самая длинная и тоскливая ночь на свете, невыносимая в своей бесконечности. Простыни начинали царапать тело, подушки превращались в булыжники с острыми краями, а одеяло давило и душило, как будто весило несколько десятков килограммов. Я беззвучно корчилась на кровати, темнота обступала меня, и под мирное сопение уснувшей Сары я представляла, как через много лет он пожалеет о том, что когда-то бросил меня. Потом всё прошло. Лишь изредка в сгущавшемся сумраке появлялась когтистая тень и начинала нашёптывать мне на ухо скрипучим голосом о том, какая я неудачница. Заткнув уши и стараясь не замечать ноющую пустоту в животе, я взбегала по лестнице в спальню, где засыпала, свернувшись калачиком, после пары таблеток успокоительного, которые запивала бутылкой игристого вина. Утром когтистой тени не было и в помине. Каждое утро — чистый лист, возможность начать заново и определить то, как будет выглядеть твой следующий вечер.
Когда я спустилась вниз, мама с Люсей хлопотали на кухне и суетились вокруг Сары, которая довольно зевала во весь рот. Мы примирительно улыбнулись друг другу, пожелали доброго утра и уселись пить чай с фирменными Люсиными оладьями, которые удавались ей особенно хорошо: пышные, румяные, с хрустящей корочкой и пряным ароматом корицы. Под аккомпанемент маминого клубничного варенья или джема из крыжовника их можно было съесть сколько угодно.
