– На Кюрасао есть компания, называется «Трейдпатс», которая владеет сотней миллионов долларов США минус двадцать пять, – сказал Джонатан.
– Но, – подсказал Роупер, расплываясь в широченной улыбке.
– Но у нее нет ни хрена, потому что «Трейдпатс» – филиал «Айронбрэнд».
– Нет, не так.
– Официально «Трейдпатс» – независимая компания, не связанная с другими фирмами. В действительности же это твое творение, которое не может пальцем без тебя пошевелить. «Айронбрэнд» не может открыто вкладывать деньги в «Трейдпатс». Поэтому «Айронбрэнд» кладет деньги инвесторов в послушный банк, а послушный банк вкладывает деньги в «Трейдпатс». Банк – предохранитель. Когда дело сделано, «Трейдпатс» хорошо платит инвесторам, все радостно расходятся, а остальное – тебе.
– Кто пострадает?
– Я. Если произойдет срыв.
– Не произойдет. Кто-нибудь еще?
Джонатан заметил, что Роупер все-таки хотел, чтобы он его оправдал.
– Кто-нибудь наверняка.
– Давай по-другому. Пострадает ли кто-нибудь, кто без этого не пострадал бы?
– Мы продаем оружие, так?
– Ну?
– По-видимому, его покупают, чтобы использовать. А поскольку все происходит тайно, разумно было бы предположить, что оно попадает к людям, которым не следовало бы давать его в руки.
Роупер пожал плечами:
– Кто это так говорит? Кто решает, кто в кого должен стрелять в этом мире? Кто издает идиотские законы? Кто у власти? Господи! – Необычно разволновавшись, он вскинул руку к темнеющему небу. – Ты ведь не можешь изменить его цвет. И Джед я говорил! Она не хочет слышать. Но я не обвиняю. Так же молода, как и ты. Изменится лет через десять.
Расхрабрившийся Джонатан продолжал нападать.
– Так кто покупает? – повторил он вопрос, заданный еще в самолете.
– Моранти.
– Нет, не он. Он не заплатил тебе ни цента. Ты вложил сто миллионов долларов – или пусть инвесторы. Что вкладывает Моранти? Ты продаешь ему оружие. Он покупает. Ну и где его деньги? Или он расплачивается чем-то лучшим? Чем-то, что ты можешь выгодно продать и получить гораздо больше, чем сто миллионов?
В темноте лицо Роупера стало мраморным, похожим на маску, однако он все еще продолжал вежливо улыбаться.
– Ты сам в этом крутился, разве не так? Ты и австралиец, которого ты убил. Хорошо, ты отрицаешь. Не придал этому должного значения. Твоя беда. Или придавай должное значение, или вообще никакого – вот мое мнение. Но все равно ты умный парень. Жаль, что мы раньше не встретились. Могли бы сработаться.
В комнате зазвонил телефон. Роупер резко повернулся, и Джонатан посмотрел туда же: Лэнгборн, держа трубку у уха, посматривал на часы во время разговора. Он положил трубку, кивнул Роуперу и вернулся на софу к журналу.
Роупер опять откинулся на спинку пластмассового кресла.
– Помнишь, как торговали в старом Китае? – спросил он почти ностальгически.
– В тридцатые годы прошлого века?
– Ты читал об этом? А? Все остальное, насколько я заметил, ты читал.
– Да.
– Помнишь, что эти гонконгские британцы переправляли по реке в Кантон? Обходя китайские законы, вкладывая капитал в империю, накапливая состояния?
– Опиум, – сказал Джонатан.
– За чай. Опиум за чай. Бартер. Вернулись в Англию – капитаны промышленности. Рыцарство, честь, вся эта рухлядь. Какая, к чертям, разница? Иди и делай – только это и имеет смысл! Американцы это знают. А мы чем хуже? Твердозадые священники, которые каждое воскресенье вопят с кафедры? Старые крачки, судачащие за чаем? Булочка с тмином, бедная миссис такая-то и такая-то умерла от того и сего? Наплюй! Хуже проклятой тюрьмы. Знаешь, что Джед спросила у меня?
– Что?
– «До какой степени ты негодяй? Скажи мне самое страшное!» Господи!
– Что ты сказал?
– «Я недостаточный негодяй, – сказал я. – Есть я, а есть джунгли, – сказал я ей. – Нет полицейских на каждом углу. Нет справедливости, которую блюдут парни в париках, имеющие хотя бы отдаленное представление о законе. Нет ничего. Я думал, тебе это нравится». Немного потряс ее. Ей это идет на пользу.
Лэнгборн постукивал по бокалу.
– Так зачем ты ходишь на эти сборища? – спросил Джонатан. Они уже вставали. – Зачем, имея собаку, лаять самому?
Роупер громко засмеялся и хлопнул Джонатана по спине.
– Не верю собаке, старина, вот почему. Ни одной. Ни тебе, ни Корки, ни Сэнди – никому бы из вас не доверил пустой курятник. Тут ничего личного. Такой уж я.
* * *
Две машины ожидали между двумя освещенными гибискусами во дворе гостиницы. Первая – «вольво», за рулем – Гус. Лэнгборн сел впереди, Роупер и Джонатан – сзади. Тэбби и Фриски следовали за ними в «тойоте». Лэнгборн держал в руках «дипломат».
Они проехали по высокому мосту, увидели огни города внизу и освещенные черные голландские ватервейсы.
Спустились с крутого откоса. Кончились старинные постройки, начались лачуги.
Внезапная темнота показалась зловещей. Они ехали по ровной дороге, справа – море, слева – нагромождение контейнеров с надписями вроде «Силэнд», «Недллойд» и «Типхук».
Повернули налево, и Джонатан увидел низкую белую крышу и голубые столбы и догадался, что это таможня. Тут был другой асфальт, от которого гудели колеса.
– Остановись у ворот и выключи фары, – скомандовал Лэнгборн.
Гус остановился у ворот и выключил все фары и подфарники. То же самое сделал Фриски в «тойоте».
Перед ними были белые решетчатые ворота с предупредительными надписями на голландском и английском. Огни вокруг ворот тоже вдруг погасли, и с наступлением полной тьмы воцарилось молчание. Вдалеке Джонатан различил сюрреалистическую композицию из кранов и экскаваторов, освещенных дуговыми лампами, и неясные очертания океанских лайнеров.
– Никому не двигаться. Руки не прятать. Они должны их видеть, – скомандовал снова Лэнгборн.
Голос его стал властным. Здесь он играл главную роль, каким бы ни был спектакль.
Лэнгборн чуть приоткрыл дверцу и подвигал ею взад-вперед, мигая соединенным с ней внутренним светильником. Затем захлопнул дверцу, и они снова очутились в темноте. Сэнди опустил стекло со своей стороны. Джонатан увидел, как в окно протянулась рука – белая, мужская и сильная, обнаженная до локтя.
– Один час, – сказал Лэнгборн в темноту.
– Слишком много, – возразил грубый голос с акцентом.
– Договорились о часе. Или час, или ничего.
– О’кей, о’кей.
Только тогда Лэнгборн протянул в окно коричневый конверт. При свете фонарика содержимое было быстренько пересчитано.
