– Ну-ка, выкатывайся отсюда, Фриски, любовь моя.
– Есть, майор, – с усмешкой промямлил Фриски и покорно исчез за дверью, а Коркоран через полумрак комнаты направился к креслу-качалке и, крякнув, плюхнулся в него.
Минуту-другую он молча курил.
– Не возражаете против сигареты, друг мой? Совершенно не могу соображать, если не держу ее между пальцев. Мне важно не мусолить эту штуку во рту и не пускать дым, а физически ощущать всем телом.
«В полку его не переваривали, – объяснял Берр. – Поэтому он прослужил пять лет в пресловутой армейской разведке и неплохо на них поработал. Роупер ценит его не за красивые глаза».
– Вы ведь, дружок, сами баловались табаком в лучшие времена, верно?
– Да, немного.
– Когда это было, сердце мое?
– Когда готовил.
– Простите, не расслышал…
– Когда заделался поваром. Устал от работы в гостинице и пошел готовить.
Майор Коркоран оживился:
– Ваши блюда у Мама были превосходны, провалиться мне на этом месте! Выше всяких похвал! Это же вы готовили устрицы с соусом?
– Да.
– Пальчики оближешь. А морковный пудинг? По секрету скажу, мы просто обожрались там. Шеф любит его больше всего. Так это ваш?
– Да.
– Повторите, мой милый…
– Да.
Коркоран обомлел.
– Хотите сказать, что это вы делали морковный пудинг? Вот этими вот руками? Ну, дружище! Ну, старина! – Он продолжал курить и выражать восторг Джонатану, весь в сигаретном дыму. – Верно, рецепт от Майстера? Вы гений. – И новое облако дыма. – А что еще вы взяли у Майстера, мой дорогой?
Неподвижно лежа на плоской подушке, Джонатан ощущал полную беспомощность.
«Вызовите доктора Марти. И Берра. Заберите меня отсюда».
– Честно говоря, сердце мое, у меня возникла проблема. Я заполнял в больнице ваши анкеты. У меня такая работа – заполнять анкеты. Мы, военные, только это и умеем. «Ну-ну, – подумал я тогда. – Вот так загвоздка. Он Пайн или Ламон? Он герой, это мы знаем, но ведь в графе «фамилия» не напишешь – «герой». Поэтому я написал Ламон. Томас Александр. Я правильно поступил, мой милый? Родился в Торонто. Сведения о родственниках на странице тридцать два, впрочем, у вас их нет. «Все, дело закрыто, – подумал я. – И если этот парень хочет называться Пайном, хотя он Ламон, или Ламоном, хотя он Пайн, – это его право».
Корки ждал, когда Джонатан заговорит. Ждал и курил. Он не торопился. В его положении он мог себе позволить убить хоть все время в мире.
– Но дело в том, мой милый, – в конце концов заключил Коркоран, – что шеф имеет на этот счет иные взгляды. Он любит детали. Он возьми и позвони по телефону Майстеру в Цюрих. Из укромной кабины на Дип-Бэй. И спроси: «Как там поживает дружище Пайн?» А старина Майстер как подскочит да как завопит: «Майн Готт, этот бандит меня жутко обокрал, шестьдесят одну тысячу четыреста два франка, девятнадцать сантимов и две жилетные пуговицы!» Еще счастье, что он ничего не знает о морковном пудинге, а то обвинил бы вас в промышленном шпионаже. Вы меня слушаете, дружок? Я не очень вас утомил?
«Терпи», – говорил себе Джонатан. Глаза закрыты. Тело неподвижно. Головная боль доходит до дурноты.
Кресло Коркорана ритмично закачалось и замерло. Сигаретный дым подполз совсем близко.
Коркоран навис над ним всей своей массой.
– Мой милый, до вас ведь доходят мои слова? Вам не так плохо, как вы изображаете. Врач утверждает, вы очень быстро выздоравливаете.
– Я никого не просил меня сюда привозить. Тут не гестапо. Я оказал вам услугу. Теперь отправьте меня обратно к Лоу.
– Но, мой дорогой! Вы оказали нам неоценимую услугу. Мы оба, шеф и я, – на вашей стороне. Мы вам так обязаны… Шеф не из тех, кто не платит долги, и он из-за вас места себе не находит – у впечатлительных людей обостренное чувство благодарности. Он не любит быть обязанным. Предпочитает, чтобы были обязаны ему. Таково свойство всех крупных людей. Ему необходимо отплатить вам добром. – Майор ходил по комнате, держа руки в карманах. – Но он немного встревожен. За это нельзя осуждать.
– Уйдите. Оставьте меня.
– Похоже, старик Майстер наплел шефу, что, после того как вы лишили его собственности, вы бежали в Англию и там зарезали какого-то парня. «Не может быть, – сказал шеф, – это какой-то другой Линден, наш – просто герой». Ну, тут шеф стал сам кое-что прощупывать. И оказалось, что старик Майстер попал в точку. – Еще одна живительная затяжка, в то время как Джонатан прикидывался мертвым. – Шеф, конечно, никому не сказал, кроме вашего покорного слуги. В конце концов мало ли кто меняет имя, некоторые делают так всю жизнь. Но убийство – совершенно иное дело. Шеф не хочет пригреть у себя змею на груди. Это разумно, он человек семейный. Но ведь и змеи бывают разные. Может быть, вы не ядовиты? Одним словом, он отрядил меня попотрошить вас, пока они с Джед прохлаждаются. Джед – его ангел, – пояснил майор. – Дитя природы. Видели ее? Длинноногая девочка. Фея. – Коркоран тряс Джонатана за плечо. – Проснитесь же, дорогой! Я болею за вас. И шеф тоже. Мы ведь не в Англии. Мы сейчас граждане мира. Смелее, Пайн!
Несмотря на напористость призыва, он не достиг цели. Джонатан заставил себя уснуть. Он убежал в сон, как в приюте.
15
Гудхью сказал об этом только жене. А кому еще можно было сказать… Правда, такая чудовищная история требовала соответствующей аудитории, а его дорогая Эстер, по общему мнению, менее кого бы то ни было походила на чудовище.
– Ты уверен, дорогой, что правильно все понял? – спросила она с сомнением. – Ты ведь знаешь, как с тобой бывает, многие вещи ты слышишь хорошо, но смысл телепередач тебе растолковывают дети. А в пятницу, в час пик, такое оживленное движение…
– Эстер, я передал тебе все, как он сказал. Он говорил достаточно громко, прямо мне в лицо. Каждое слово было хорошо слышно. Я видел его губы.
– Думаю, ты можешь сообщить в полицию. Если ты уверен. Ну конечно, конечно, уверен… Но даже если ты не собираешься ничего предпринимать, мне кажется, следует переговорить с доктором Прендергастом.
Чтобы подавить ярость, которую очень редко вызывала у него спутница жизни, Гудхью решил прогуляться в сторону парламента и проветриться.
Прогулка не принесла желанной свежести. Он еще и еще раз прокрутил в голове историю, как делал уже не впервые.
* * *
Пятница начиналась обычно. Гудхью рано отправился на велосипеде на работу, потому что его начальник любил подбивать дела в конце недели перед отъездом за город. В девять позвонила секретарша и сообщила, что назначенная на десять встреча отменяется: у министра срочные дела в американском посольстве.
Гудхью привык к тому, что его не включают в число посвященных. Он решил сосредоточиться на работе и даже ланч – сандвич и чашку чая – съел за письменным столом.
