– Кто такой шофер Арчи?
Она уже забыла о шофере, глядя на огонь и потягивая кофе. Дрожь прошла. Один раз только она вздрогнула, но ее беспокоили воспоминания, а вовсе не холод.
– Боже мой, – прошептала она. – Томас, что я делаю?
– Кто такой шофер Арчи? – повторил он.
– В нашей деревне. Шофер «скорой помощи». Все любили Арчи. Устраивают скачки, он уже тут как тут, готов осматривать травмы и ушибы. В детских спортзалах он свой человек – разминает малышам сведенные мышцы. Милый Арчи. Потом случилась забастовка. В «скорой помощи». Арчи пикетировал ворота больницы и не пускал больных, потому что, как он сказал, шоферы все штрейкбрехеры. И миссис Лаксом, которая прибирала у настоятеля, умерла, потому что он не пустил ее. – Джед опять содрогнулась. – У тебя всегда огонь? Глупо – огонь в тропическом климате.
– У вас тоже огонь. Везде на Кристалле.
– Он тебя действительно любит. Знаешь это?
– Да.
– Ты как сын ему или что-то вроде. Я все время говорила, чтобы он избавился от тебя. Чувствовала, что ты приближаешься, а я не могу остановить. В тебе есть такая способность – просачиваться. Кажется, он не замечает. Может быть, не хочет замечать. Думаю, это из-за Дэна. Ты спас Дэна. Тем не менее это же не будет продолжаться вечно? – Она немного отпила. – Ну и ладно, хрен с ним. Если он не видит, что происходит у него под носом, это его трудности. Корки предупреждал его. И Сэнди тоже. Он не слушает их.
– Зачем ты залезла в его бумаги?
– Каро мне много всего порассказала. Ужасные вещи. Это несправедливо. Я кое-что уже знала. Старалась не вникать, но этого не скроешь. Люди болтливы. Особенно когда выпьют. Что-то слышал Дэн. Эти противные банкиры с их хвастовством. Не мне судить людей. Я всегда думаю, что это я удобно устроилась, а не они. Беда в том, что мы такие жутко честные… Таков мой отец. Он скорей умрет, чем не заплатит налог. Всегда оплачивал счета в тот же день. Поэтому и разорился. Другие, конечно, ему не платили. Но он этого не замечал. – Джед взглянула на него. И не отвела глаз, а продолжала смотреть. – Боже мой, – прошептала она опять.
– Что-нибудь нашла?
Она покачала головой.
– И не могла, правда же? Я не знала, что искать. И решила, хрен с ним, спросила у него самого.
– Что ты сделала?
– Прижала его к стенке. Однажды после ужина. Я спросила: «Это правда, что ты аферист? Скажи мне. От девочки тайн нет».
Джонатан глубоко вздохнул.
– Ну ладно, это было по крайней мере достойно, – сказал он, осторожно улыбаясь. – Как Роупер воспринял? Во всем покаялся, поклялся впредь не делать ничего дурного, сказал, что виной всему его несчастливое детство?
– Окаменел.
– И сказал…
– И сказал, чтобы я не лезла не в свои дела.
Джонатан припомнил рассказ Софи о ее разговоре с Фрэдди Хамидом на кладбище в Каире.
– А ты сказала, что это твое дело? – спросил он.
– Он говорил, я все равно не пойму, даже если он мне все расскажет. Я должна заткнуться и не трепаться о том, чего не понимаю. Потом сказал, что это не преступление, а политика. Я спросила: что не преступление? Что политика? Говорю, расскажи мне о самом страшном. Подведи черту, чтобы я знала, во что замешана.
– И что Роупер? – Джонатан поежился, как будто от холода.
– Он сказал, что никакой такой черты не существует. Это только люди, подобные моему отцу, думают, что всему есть предел, и потому-то люди, подобные моему отцу, слабаки. Он сказал, что любит меня и этого довольно. Тогда я разозлилась и сказала, что, может быть, для Евы Браун этого было довольно, а для меня нет. Я думала, он побьет меня. Но он просто принял к сведению. Его ничто не удивляет, ты заметил? Все только факты. Одним фактом больше, одним фактом меньше. Потом логический вывод – и точка.
«Это и было то, что он сделал с Софи», – подумал Джонатан.
– А ты сама? – спросил он.
– Что я сама? – Она плотнее закуталась в накидку. Ей захотелось выпить бренди. Бренди у него не было, он налил виски. – Это ложь, – сказала Джед.
– Что ложь?
– Мои роли в жизни. Мне говорят, кто я такая, и я верю и так и живу. Я всегда верю людям. Ничего не могу с собой поделать. Теперь появился ты и сказал, что я тупица. Но он говорит мне другое. Он говорит мне, я его ангел. Я и Дэниэл, все это ради нас. Однажды вечером, при Корки, он так и сказал. – Она глотнула виски. – Каро говорит, что он толкает наркотики. Ты знал? Целые горы наркотиков в обмен на оружие и Бог знает что еще. Он уверяет, что речь идет не о каких-то полузаконных сделках. Не о мелком мухляже. Речь идет об обдуманном, организованном преступлении огромных масштабов. Он говорит, что я гангстерша. Любовница гангстера. Еще одна версия того, кто я есть, которую я пытаюсь осмыслить. Захватывающий момент в моей жизни – превращение в себя.
Она снова смотрела на него, прямо и не мигая.
– По уши в дерьме, – повторила она. – Вляпалась с закрытыми глазами. Я заслужила. Только не говори, что я тупица. Проповедовать я могу сама. Но как бы там ни было – тебе-то какого хрена надо? Ты ведь тоже не образец добродетели.
– А что говорит Роупер? Что, по его мнению, мне надо?
– Ты попал в переплет. Но хороший мужик. Тебя надо спасти. Ему надоело, что Корки под тебя копает. Но, правда, он еще не застал тебя в нашей спальне. – Она вспыхнула снова. – Теперь ты рассказывай.
Он долго молчал. Сначала подумал о Берре, потом – о себе. По всем правилам, он не должен был болтать.
– Я доброволец, – признался он.
Джед скривилась:
– Работаешь на полицию?
– Типа того.
– Сколько в тебе от тебя?
– Сам хочу понять.
– Что они сделают с ним?
– Поймают. Будут судить. Посадят.
– Как ты можешь делать это добровольно? Боже мой…
Ни один военный учебник не давал ответа на такой вопрос. Он задумался. Молчание скорее сближало, чем разделяло их.
– Это началось с одной девушки, – сказал он. И поправился: – С одной женщины. Роупер вместе с другим человеком убили ее. Кроме меня, за нее некому отомстить.
Сгорбившись и все еще кутаясь в накидку, Джед огляделась по сторонам и уставилась на Джонатана:
– Ты любил ее? Эту девушку? Женщину?
– Да. – Он улыбнулся. – Она была моим ангелом.
Джед, по-видимому, не была уверена, одобряет ли она его.
– Когда ты спасал Дэниэла у Мама Лоу, это тоже было вранье?
– Во многом.
Он видел, что все смешалось у нее в голове: негодование, попытка понять, усвоенные в детстве путаные моральные принципы.
