Толпа загудела в знак одобрения.
– Не думаю, что ваш воротничок защитит вас, – сказал Фалькон, передавая трость, шляпу, парик и тяжелый плащ своему рабу, оставив только забавные очки, скрывавшие душу, – Я происхожу из семьи отъявленных вольнодумцев.
Квинн поднял деревянную шпагу в знак приветствия. Фалькон поднял оружие, брошенное предыдущим участником, и ответил на приветствие. Оба заложили свободную руку за спину и начали кружить по арене. Вер-у-Пезу замолчал, словно бы пораженный ангелом.
– Еще пятьдесят на иезуита, – сказал епископ Вашку.
– Да? А мне кажется, этот французик еще его удивит, – Пиреш де Кампош аккуратно промокнул потное лицо надушенным платком. – Видите?
Зрители вокруг арены громко ахнули, а потом закричали от радости, когда Квинн сделал выпад не вовремя, а Фалькон проворно уклонился и ткнул священника деревянной шпагой в спину, когда тот оступился. Льюис покачал головой, улыбнулся и восстановил равновесие. Двое мужчин продолжили кружить на жаре.
– Ваш парень все утро отбивался от разных пройдох. А французик свеж, как букетик цветов, – прокомментировал Пиреш де Кампош, а потом понял, что сидит сжав в кулаке носовой платок, горло его сжалось для крика, когда Фалькон провел серию потрясающих ложных выпадов, прогнав Квинна по всей арене, а потом атаковал стрелой, да так, что затаивший дыхание епископ Вашку чуть было не вскочил с кресла. Напряжение переросло в удивление, а потом и в изумление, поскольку иезуит отпрянул назад и увернулся от разящей шпаги. Оба упали на мостовую и покатились, но ирландец первым поднялся на ноги. Кончик его деревянной шпаги уперся в икру Фалькона, затянутую в чулок.
– В Париже это не считалось бы, – буркнул геометр, вставая и отпрыгивая от Квинна.
– Как видите, мы не в Париже, – сказал Квинн и, радостно заливаясь смехом, как безумец, нанес целый шквал ударов, оттеснив француза к кромке воды.
– Очень искусно даже для иезуита! – воскликнул тот, перехватывая шпагу Квинна и отворачивая ее в сторону. Как только между противниками появился зазор, маленький француз прыгнул и пнул священника в грудь. Иезуит сделал шаг назад, в сторону центра арены. Вер-у-Пезу превратился в круг ревущих голосов.
– Тейагори такому не учил, – парировал Квинн.
Они снова стояли лицом друг к другу, держа шпаги на изготовку. Действие и противодействие, выпад и отражение, круговое движение и финт. Колкие замечания и остроты превратились в мычание и вздохи. У епископа Вашку побелели костяшки, так сильно он вцепился в золоченый набалдашник своего посоха. Крики зрителей постепенно смолкли, настолько все были поглощены действием. Развернулась настоящая битва. Квинн кружил перед франтоватым пританцовывавшим французиком. Ярость поблескивала, как далекие летние молнии, распугивающие облака. Льюис то наступал, то отступал. Он смахивал пот с кончиков спутанных волос. Он устал, ужасно устал, и каждую секунду солнце иссушало его силы, но не он мог позволить, чтобы этот маленький человечек победил его на глазах рабов и их мелких хозяев. И снова отозвалась знакомая злость, старый друг, сила неведомо откуда, за гранью добра и зла. «Я приду. Я ведь никогда тебя не подводил». Все солнце над площадью стеклось воедино и горело в животе, сведенном судорогой тошноты. Квинн увидел себя словно со стороны, как он надвигается на этого пританцовывающего фехтовальщика, как одним ударом выбивает его смешную палку, опрокидывает наземь, протыкает концом деревянной шпаги грудную клетку насквозь, пронзая органы. Льюис резко распрямился, его глаза были широко открыты, ноздри раздувались. Разогнул левую руку, она повисла вдоль тела. Затем поднес шпагу к лицу, коснулся носа и отбросил ее на мостовую. Фалькон замялся. «Что там в этих глазах за зелеными очками?» – подумал Квинн. Француз кивнул, хмыкнул, отсалютовал шпагой и бросил ее рядом с оружием соперника.
Публика свистела и кричала с неодобрением. Сверху начали сыпаться фрукты, взрываться ароматами на раскаленной арене. Боковым зрением Квинн видел, как рабы Вашку поспешно унесли епископа на носилках. Кто-то из его приближенных остался и яростно спорил со слугами фидалгу в бледно-голубом одеянии. «Ты послал мне испытание, и я прошел его, – подумал Льюис Квинн. – Бразилия уважает только силу, но сила ничто, если лишена контроля».
Фалькон поклонился:
– Что ж, святой отец, жду с нетерпением нашего совместного вояжа. Нам многое нужно исследовать.
Град насмешек, летящий на дуэлянтов, постепенно стих, когда зрители начали расходиться. Порядок восстановился. Тропические плоды гнили на солнце, тошнотворно воняли, привлекая мух. Одна за другой дамы Пелоуриньо закрыли желозияс
[119]
.
* * *
Дона Мариа да Маиа да Гарна снова перевела взгляд с лимона на апельсин.
– Расскажите мне еще раз, как часы могут поведать нам о том, вытянут наш мир или же он плоский. Уверена, со второго раза я точно пойму.
Доктор Фалькон вздохнул и снова установил маятник. Дона упорствовала из вежливости перед своим образованным гостем, остальные дамы уже давно оставили демонстрацию и вернулись к своим бессодержательным светским разговорам, которые никогда не надоедали, хотя женщины виделись ежедневно. Пять месяцев Фалькон прозябал, не желая того, вдали от общества, жил в гниющем доме у океанских доков, ежедневно подавая прошения бюрократам и чиновникам, чтобы ему дали разрешение на то и документы на это, но всякий раз его отправляли восвояси, требуя дополнительных бумаг, сведений и письменных показаний. А теперь пришествие этого иезуита устранило все препятствия, разрешения и поручительства доставили в тот же день со специальным посыльным, а двери в высший свет, доселе плотно закрытые на засов, распахнулись. Фалькон подозревал, что его познания в географии и геометрии интересуют людей куда меньше, чем тот факт, что он – француз, владеющий искусством борьбы. Дона Мариа и правда надеялась устроить после ужина небольшое состязание. Черный раб из района Баия, знавший боевой танец, был готов, и под такое событие на сахарном складе расчистили площадку. Пока что все навыки, какие продемонстрировал француз, сводились к паре лионских фокусов с ножами для рыбы, которым может научиться любой желающий на побережье Атлантики. Вместо этого она наблюдала, как маятник покачивался – тик-так-тик-так, – пока гость держал в правой руке лимон, а в левой апельсин.
– Ньютоновская сила притяжения – гравитационная сила, – действующая на маятник, прямо пропорциональна расстоянию от центра тяжести, который притягивает его, – в данном случае центр Земли. Мой маятник – увы, ваш часовой механизм слишком груб, чтобы ощутить какие-то изменения, – будет вибрировать быстрее, если находится ближе к центру Земли, и медленнее на отдалении.
Чернокожий слуга по имени Жуан стоял бесстрастный, как смерть, у двери в столовую, сохраняя то же суровое выражение лица, как и тогда, когда доктор Фалькон метался, словно ящерица, осматривая все часы в доме хозяев, приподнимая странные зеленые очки, чтобы взглянуть на них поближе. Брови Жуана слегка приподнялись, когда француз открыл немецкие напольные часы, трофей хозяина, по которым сверяли все время в доме, и ловко отцепил маятник.
