– Я слышала, что откуда-то привезли таких отсталых песас
[125]
, что они за раз могут выразить только одну идею. Такое впечатление, что каждое предложение для них – это отдельная мысль. Мы можем понимать их язык, хоть и с некоторым трудом, но они никогда не смогут понять наш. Это то, о чем говорит доктор Фалькон: если ты не можешь что-то произнести, то не можешь и подумать об этом. Кто вообще придумал привезти сюда этих созданий? Они совершенно бесполезны для работы.
Доктор Фалькон собрался что-то ответить, но тут вошел управляющий Анункан, потрещал небольшой деревянной погремушкой, чтобы привлечь всеобщее внимание, и объявил, что сейчас подадут кофе под музыкальное сопровождение.
– Ох, я совсем забыла! – воскликнула дона, радостно хлопая в ладоши. – Святой отец, вам очень понравится. Это просто прелестное создание, воистину ангельский голос.
Служанки налили кофе из серебряных кофейников, вытирая капли с чашек мягкими хлопковыми тряпками. Анункан привел крошечного индейского ребенка, худенького, в грубой белой робе. Фалькон не смог понять, мальчик это или девочка. Дитя встало на колени и поцеловало каменную плиту.
– Купили за бесценок в портовой таверне. Бедное дитя было на грани смерти. Очевидно, жертва какого-то нелепого разграбления. Только иезуиты, прощу прощения, святой отец, учат так петь. Пой, дитя мое!
Ребенок стоял, вытянув руки вдоль тела, в его глазах читалось что-то отдаленно животное. Раздался голосок, такой слабенький, такой далекий, словно бы исходил он не из открытого рта, а из тайного места за пределами Земли и неба. Фалькон давно уже отдал рабам свой парик из-за ужасной жары и теперь ощущал, как буквально зашевелились короткостриженые волосы на загривке. Голосок достиг совершенства, ребенок исполнял «Аве», но какого-то неизвестного Фалькону композитора; ритм произведения был сбивчивым, тактовый размер – подвижным и непостоянным, а гармонии – тревожащими и диссонирующими. Тем не менее Фалькон почувствовал, как слезы потекли ручьем по лицу. Когда он посмотрел на ту сторону стола, то увидел, что Квинн так же тронут. А женщины Белена сидели как камни, неподвижные камни. Служанки, стоявшие за каждой из дам, отводили глаза от белой расы. Несмотря на заявление доны, это не был голос ангела. Он долетал из кого-то более глубокого и древнего места, это был зов далекого леса, реки, детский голос, который можно найти, если проплыть по этим водам на невольничьи рынки Белен-ду-Пара.
Пока ребенок пел, Жуан забрал маятник, лежавший перед доктором Фальконом, и, стуча каблуками по камню, пошел вернуть его в нутро хозяйских часов.
Богоматерь Мусора
25–28 мая 2008 года
Последний из Настоящих Кариока забросил леску с грузилом в розовую воду залива Гуанабара. Это был Час Йеманжи
[126]
. Солнце еще не выглянуло из-за холма на другой стороне, а такое розовое зарево встречалось только на туристических фотографиях, тех самых, на которых тощие мальчишки в шортах-бермудах кувыркались на пляже. Фонари еще горели вдоль парка Фламенгу и на изгибе Ботафогу, словно линия прибоя из бриллиантов вокруг подножия морру. Огни машин скользили по мосту Нитерой. Ночные рейсы, словно карнавальная процессия, приземлялись на посадочную полосу аэропорта Сантус-Дюмон, сами самолеты казались изысканными и длинноногими пауками-охотниками в мерцающем свете. От членов братства Рыбаков Зари виднелись лишь силуэты, элегантные, как журавли, они замахивались и забрасывали удочки, а тяготы возраста стирал рассвет. Их тихие голоса разносились по сладостно-опьяняющему воздуху, а грохот самолетов, когда те один за другим разгонялись перед взлетом, постепенно стихал. Марселина вдруг поняла, что сама говорит шепотом. Среди холмов выли полицейские сирены, а струйка дыма от горящих покрышек в воздухе лишь усиливала ощущение ритуальности. Марселина не была так близка к просветлению с тех пор, как снимала «В погоне за НЛО» в Вале-ду-Аманьесер
[127]
. Розовый превратился в лиловый, а потом и в темно-синий, когда взошло солнце.
– Я знаю сотню историй про Кубок мира, – сказал Раймунду Суарес, наблюдая, как грузило нырнуло в сверкающую воду.
Он утверждал, что является последним профессиональным кариока: немного журналист, немного писатель, написавший хорошую книгу о босанове и отличную книгу «Феноменальный Рональду», а еще посредственный гид, обучающий всех желающих как быть профессиональным кариока. Немного рыбалки с утра вместе с братьями, немного кафезинью, когда станет совсем жарко, несколько сот слов на ноуте, а остаток дня он проводил в кафе, наблюдая за какой-нибудь задницей, направляющейся на пляж или гуляющей по городу, запоминая ее, увековечивая в памяти. По вечерам приемы, вечеринки, открытия, многочисленные любовницы. Поздний сон и снова подъем на рыбалку. Он утверждал, что никогда не носил ничего, кроме серферских футболок и шорт-бермудов, уже двадцать лет, даже на похоронах собственной матери. Он был бездельником, маландру, которому не нужно особо стараться, кариока в квадрате, его уже давно надо было сделать Национальным Достоянием.
– Это правда. Дэвид Бекхэм приезжает в Рио: он планирует сыграть на стадионе «Маракана» в честь Пеле. Он – гость Бразильской федерации футбола, поэтому с ним и жена, и дети. Его селят в «Копакабана Пэлэс»
[128]
. Все к его услугам: президентский люкс, частный лимузин и все такое. Но вот однажды вечером Бекхэм выходит погонять мяч на пляже, и тут на него нападают бандиты. С пушками. Раз, два, три, сажают в машину и увозят. Похищают. Прямо под носом у охранников. Бекхэм сидит на заднем сиденье у этих маландру с позолоченными пушками и думает: «Боже, мне крышка! Пош Спайс
[129]
– вдова, а Бруклин и Ромео вырастут без отца». Короче, они везут его в Росинью по Эстрада да Гавеа, а дальше сворачивают на дорогу поменьше, а потом еще раз, пока не подъезжают к такому крутому и узкому проулку, что дальше просто не проехать. Его выволакивают из машины и тащат вверх по лестнице под дулом «узи», парни готовы пристрелить любого, кто только посмеет высунуть нос из дома. Выше, выше и выше, на самый верх фавелы. В итоге его заводят в одну из этих крошечных бетонных комнаток под сенью деревьев, а там Бен-те-ви, наркобарон. Это было еще до того, как его пристрелили. Короче, стоит он там и смотрит на Бекхэма так и сяк, словно на машину, а потом делает знак одному из своих ребят, который держит большую сумку. Бекхэм думает: «Иисус и Мария, что у них там?» Бен-те-ви встает позади него, а из сумки достают Кубок, настоящий, из золота. Прикинь, прямо из сумки. Бен-те-ви берет его с одной стороны, а тот парень достает цифровую камеру и приказывает: «Улыбайтесь, мистер Бекхэм!» Щелк! Вспышка! Затем Бен-те-ви поворачивается к Бексу
[130]
, пожимает ему руку со словами: «Спасибо вам, мистер Бекхэм, это настоящая честь… Ой, кстати… Если кто-нибудь когда-нибудь об этом узнает…»
