Для Марселины дона Мариза всегда была безошибочной фокус-группой. Мать залпом осушила рюмку:
– Дорогая, не нальешь мне еще?
Марселина разрезала лимон на четвертинки и положила лед в бокал. Мать сообщила:
– Я собираюсь приготовить фейожаду
[137]
.
– По какому поводу?
Дона Мариза принадлежала к тому типу кухарок, которые блестяще готовят всего одно блюдо, чтобы затмить все остальные кулинарные промахи. Су-шеф в кафе «Питу» дал ей рецепт фейожаду десять лет назад, когда она только-только переехала в Леблон, и мать готовила это изумительное блюдо каждую субботу накануне какого-нибудь семейного торжества.
– Ирасема снова беременна.
Марселина почувствовала, как ее пальцы сжались на мраморном пестике, которым она аккуратно долбила лед.
– Двойня.
Треск и звон стекла. Дно бокала лежало на полу вместе со льдом, лаймом и водкой, выбитое слишком сильным ударом.
– Прости. Рука соскользнула.
– Ничего, ничего. Я и так слишком много пью. Такие вот домашние посиделки с рюмкой разрушили жизнь многих уважаемых женщин. Но двойня! Как тебе это нравится?! У нас раньше в семье никогда такого не было. А тут сначала Патрисиа, теперь эта парочка во Флорианополисе рожают одну двойню за другой, словно семена из стручка.
– Сыграй мне что-нибудь. Ты теперь совсем не играешь.
– Ох, меня никто не хочет слушать. Я играю только старье.
– Нет, для меня это не так. Давай. Я с удовольствием тебя слушала, пока шла сюда. Слышно было аж с парковки.
– Боже, что подумают соседи.
«Ты отлично знаешь сама, Королева пятнадцатого этажа, – подумала Марселина. – Как и я, они видели, как ты играла на балконе в тиаре и жемчужных сережках, и улыбались».
– Ох, ты меня сама уговорила.
Дона Мариза выпрямилась на скамейке, несколько раз нажала на педали, как спортсмен, разогревающийся перед бегом с препятствиями. Марселина наблюдала, как пальцы матери порхают, словно колибри, над рычажками смены регистров. Затем она погладила красную кнопку включения кончиком ногтя, и «Дезафинаду»
[138]
разлетелась в стороны, словно ангелы покоряли небесные пространства между многоэтажками Леблона.
Либераче подмигнул ей с верхней крышки.
Фейжан-Боб засунул пачку американских сигарет за пояс плавок. Плавки, шлепки и его собственная кожа, загоревшая до оттенка мягкой замши. Он суетился, неугомонный и нервный, словно оса, на своей роскошной веранде, то у деревянной скамейки, то около выложенной изразцом посадочной грядки, то рядом со складным столиком. Худой, как хлыст, он явно прекрасно владел своим телом, но Марселина, тем не менее, поблагодарила Бога, что у него нет растительности на теле. От мысли о седых жестких кустиках на груди мужчин за шестьдесят она вздрагивала от ужаса.
– Раймунду Суарес. И как поживает старый пройдоха?
– Много рыбачит.
Фейжан плеснул травяного чая из японского чайника. Напиток пах сырым лесом.
– Это правильный ответ. Знаете, он же мне позвонил. Сказал, что вы вообще не разбираетесь в футболе, но нормальная. Журналисты часто приходят ко мне разнюхивать про Барбозу, так что, увы и ах, вы далеко не первая. Я говорю им, что Барбозы нет, он умер. Я ничего не слышал о нем десять лет. И это почти правда. Но вы все сделали правильно.
Богоматерь Дорогостоящих Проектов, которую Марселина представляла помесью Девы Марии с многорукой индийской богиней – в руках камеры, микрофоны, бюджеты, расписания, – улыбнулась в своем ореоле таймкода. Фейжан постучал по пачке, вытаскивая сигарету. Жест получился странно сексуальным.
– Все они закончили свой путь здесь, чернокожие парни из 1950-го. Вам пытаются внушить, что в Бразилии нет расизма. Это дерьмо собачье. После того матча обвинения сильнее всего ударили по черным игрокам, как обычно и бывает. Жувенал, Бигоде. Даже сам местре Зиза
[139]
– Господь, будь к нему милостив. Но больше других пострадал Барбоза. Нитерой – это тебе не Рио. Залив может быть настолько широк, как ты сам того захочешь.
Квартира на уровне бельэтажа выходила на такую красоту, которую можно позволить, только продав успешный бизнес. Внутренний дворик, обнесенный стенами, был длинным и узким, влажным и пышным, с цветущими кустами и лианами, ползущими по стенам. Палисандры и гибискусы опоясывали Рио на той стороне залива. Марселина летала в другие уголки планеты в поисках ярких и дрянных сюжетов, но никогда не переезжала через мост на сваях, ведущий в Нитерой. Изумительный город
[140]
отсюда казался меньше, злее и не столь уверенным и неизменным, как обычно. Нитерой – зеркало самодовольного нарциссизма.
Фейжан отхлебнул чай.
– Полезно для иммунитета. Раймунду Суарес расскажет вам сотню потрясающих историй, но он – ужасный балабол. И лишь одна из его баек правдива. Однажды пятнадцать лет назад Барбоза зашел в магазин купить кофе, а женщина, стоявшая за кассой, повернулась и закричала остальным покупателям: «Смотрите! Это человек, который заставил рыдать всю Бразилию!» Я знаю, поскольку лично был там. После того как отошел от дел, Барбоза заглядывал в мой спортзал, хотел оставаться в форме, ну и вообще знал меня в старые добрые времена. Потихоньку он прекратил общаться со всеми из 1950 года, но не со мной. А потом обрел религию.
– Что-то типа Ассамблеи Бога? – У спортсменов стало модно ударяться в христианство, благодарить Иисуса за голы, медали и рекорды, которые раньше приписывали святым и Деве Марии.
– Вы не слушаете, – Фейжан затоптал бычок и сразу же зажег новую сигарету. – Я сказал религию, а не Бога.
В ответ на сигарету Марселина достала наладонник:
– Террейру
[141]
умбанды?
Чернокожие ищут чисто-белого Иисуса, белые ищут афробразильских ориша
[142]
. Таков уж Рио.
– Могли бы послушать, вместо того чтобы набрасываться с вопросами. Барькинья Санту-Дайме
[143]
.
У Марселины перехватило дыхание. Проклятый вратарь обратился в Зеленого Святого. Рейтинги будут заоблачными.
– Значит, Барбоза все еще жив.
