– Глава нашего ордена считает рассвет самым лучшим временем для благочестивых размышлений.
– Он прав. И какая тема сегодня?
– Два знамени, Иисуса Христа и Люцифера.
Зачастую во время путешествий Квинн возвращался к духовным упражнениям. Поездка из Коимбры до Лиссабона на почтовой карете была лишена удобств, поскольку ему предназначалась роль не более чем почтового груза. Плавание до Салвадора стало временем для подготовки, изучения лингва-жерал и трудов великих исследователей и миссионеров. Пока они неспешно ползли вдоль побережья к Белен-ду-Пара, у Квинна появилась возможность изучить своего попутчика, за которым предстоит наблюдать, – этого маленького яростного человечка со странным набором убеждений и сомнений, а также резкими перепадами настроения. Но сплав по реке, обители времени и пространства, неизменной и в то же время изменяющейся от вздоха к вздоху, стал настоящим торжеством благочестия.
– Нам заповедано представить себе огромную поляну в окрестностях Иерусалима, где Иисус Христос собирает войска праведников, и поле в окрестности Вавилона, где Люцифер созывает под своим знаменем врагов Христа.
– Как вы представляете себе знамя Люцифера? – Корабль начинал просыпаться, и от движений команды по зеркальной глади воды пошла рябь.
– Разумеется, золотистым, как птица, гордая хищная птица с перьями из языков пламени и алмазами вместо глаз. Люцифер ведь Владыка Света. Алмазные глаза так красивы и так искусно сделаны, что очаровывают и соблазняют всех, кто их видит, они думают: «Да, да, и я сам вижу в них свое отражение, и я хорош. Великолепен». Кого бы оно привлекло, если бы не отражало тщеславие людей и не отвечало их надеждам?
Фалькон оперся всем телом на перила и всматривался в утреннее небо, туман начал рассеиваться, и на нем появились синие полосы.
– У вас настоящий дар образности, святой отец. Я же нахожу, что должен подпитывать свою память чем-то более материальным.
Квинн посмотрел на страницы этюдника доктора. На двойном листе был нарисован видимый берег, линия деревьев, более высокие верхушки торчали из зеленого полога, беспорядок из птичьих гнезд, прибрежная полоса: кустарниковые заросли – извилистые тени обозначали аллигаторов в засаде из бесцветных опавших веток – трава доходила до края потрескавшегося ила. Капитан Акунья не уставал повторять, что никогда не видел такого низкого уровня воды. Рисунок сопровождался комментариями и сносками странным курсивом.
– А я не умею рисовать, – признался Льюис. – Эти буквы мне незнакомы. Могу я поинтересоваться, что это за язык?
– Это шифр моего собственного изобретения, – объяснил Фалькон. – Общеизвестно, что ученым нужно надежно прятать свои записки и наблюдения. В нашей профессии не обходится без зависти.
– Кому-то это может показаться шпионажем.
– Зачем шпиону показывать вам, что он зашифровывает? Смотрите! Ох, смотрите!
Внимание Квинна переключилось туда, куда показывал доктор, перегнувшийся через перила. «О да, – хотел сказать он, – если этот шпион подозревал, что его записи могут так или иначе заполучить, посредством какой-либо уловки или кражи».
Небольшая выпуклость показалась на поверхности воды, а затем исчезла в расходящихся кругах. Через мгновение снова что-то пробилось наверх и погрузилось в мглистую морось. Два круга волн встретились, столкнулись, усиливая и ослабляя друг друга. Фалькон помчался с развевающимися фалдами и пачкой плохо скрепленных листов вдоль узкого планшира к бушприту, где буквально повис над водой, внимательно изучая затуманенную гладь через свои необычные очки.
– Вон! Вон!
Два горба торчали из воды на небольшом расстоянии от корабля, разувая легкие, чтобы сделать глоток спертого воздуха.
– Потрясающе, вы видели, Квинн, вы видели? Клюв, выдающийся вперед узкий выступ, почти как рог у нарвала! – Он в возбуждении черкал углем по бумаге, не отрывая глаз от близкого, но размытого горизонта. – Это боту – речной дельфин Амазонки. Я читал… Вы видели цвет? Розовый! Совершенно розовый. Боту – существо необычное и, как мне кажется, неклассифицированное. Если бы поймать одного такого, это было бы и впрямь ценное приобретение: классифицировать Cet cea Odontoceti falconensis. Интересно, может ли капитан, команда или кто-то из моих подчиненных раздобыть мне такого для изучения? Дельфин, названный моим именем.
Но Льюис смотрел на жемчужную дымку, висевшую над рекой. Тень, геометрическая фигура, двигалась в тумане выше по течению от корабля, мелькнула и снова исчезла. Его тело содрогнулось от суеверного ужаса, когда в тумане замаячила темная масса, словно дверь, открытая в ночь, а за ней виднелся еще один прямоугольник, чуть светлее. Что это за жуткий фантом? Бесшумно, совершенно бесшумно, не поднимая рябь, парит над водой, а не по ней. Квинн открыл уже рот, чтобы крикнуть, но в этот момент раздался предупреждающий крик вперёдсмотрящего. Капитан Акунья в хвостовой части корабля резко поднял подзорную трубу, и Квинн увидел, как его свободный глаз расширяется от ужаса.
– Гребцы! – заорал он, когда из подрагивающего тумана выплыл дом. Рулевой вместе с товарищами отхлестали непроснувшихся толком рабов кнутами, когда плавучий дом тяжело развернулся на понтоне и проплыл мимо буквально в волоске от корабля. За ним двигался второй предмет, который увидел Квинн: еще один дом на понтонах, а дальше из тумана вынырнула целая деревня, медленно вращающаяся в могучем течении.
– По левому борту! – кричал Акунья, пробегая вдоль центральной палубы с багром туда, где на двух скамьях скованные цепями гребцы вытягивали шеи, глядя через плечо, и видели деревянный дом без крыши, который несся на них, развернувшись углом. – По моей команде удерживаем судно от удара! Любая из этих сук может потопить нас! Аккуратнее, аккуратнее! Давайте!
Рабы выдвинули весла как можно дальше и по команде капитана осторожно коснулись боковой части понтона, заставив дом медленно и тяжело отплыть от борта корабля. Капитан оттолкнул его багром, как рычагом, навалившись всем весом, лицо его подрагивало от натуги. Передние весла отвели беглый дом дальше, напрягшиеся мускулы гребцов блестели влагой в тумане. Дом задел корму корабля, содрав краску, и исчез за горизонтом.
Квинн с верхней палубы наблюдал, как мимо проплывают хижины. Плавучая деревня, брошенная на произвол судьбы. Последние жилища, многие из которых плыли парами и тройками по прихоти течения, были обглоданы пожаром: мало у каких из них осталась крыша, а некоторые обуглились до ватерлинии, почерневшие деревянные обрубки торчали, словно гнилые зубы. Двадцать, тридцать, пятьдесят. Шесть раз гребцам пришлось отталкивать отбившийся от стаи дом – однажды ценой трети весел по левому борту. Это была даже не деревня, а городок. Покинутый городок, брошенный, вырезанный, покоренный.
– Приветствую, деревня! – прогремел Квинн, его глубокий, закаленный в море голос полетел над гладкой водой. Затем он повторил на лингва-жерал приветствие, но никакого ответа не последовало, ни слова, ни даже лая собаки или хрюканья свиньи. И тут один из домов, сгоревший почти до основания, развернулся в потоке, и через пустой проем двери Квинн увидел какой-то темный предмет и вскинул бледную руку, – Там есть живой человек!
