– Как называется это небесное тело и почему оно так важно? – Фалькон уже освоил лингва-жерал в достаточной степени, чтобы изображать из себя ворчливого учителя, и этой ролью всецело наслаждался.
Девушка тут же вскочила на ноги:
– Аиуба, это Юпитер, у него есть луны, как и у нас есть луна, и луны – это часы.
Аиуба. Фалькон поначалу счел, что это почтительное обращение достойно его четырехкратного статуса географа и архитектора, доктора физики, архивариуса Сидаде Маравильоза и профессора университета Риу ду Ору: учителя, мудреца и звездочета. Правда, потом был чрезвычайно обескуражен, когда выяснил, что это слово на языке тупи обозначает его бледный бритый череп.
Он давно уже определил долготу по таблицам Кассини и выверил все свои часы Гюйгенса; сотни наблюдений, нанесенные женипапу на стены хижины, доказывали его теорию. Сейчас Фалькон проводил научную мессу, напоминание, что доказательства физики так же истинны в лесах Риу ду Ору, как и в парижских салонах. Он демонстрировал достоверность эмпиризма как себе, так и своим зрителям из числа игуапа, манао, кайбаше и беглых рабов. Теперь Фалькон редко вспоминал о Кондамине
[219]
, исследование его соперника, возможно, стало главной темой обсуждений среди академиков, тогда как его сочинение с большой долей вероятности так и сгинет в этом лесу, однако конкурента высмеют, потому что его работа эмпирически не верна.
В своей обсерватории из бамбука и соломы Робер Фалькон провел свой величайший эксперимент и заявил: «Смотрите, вон какой он, ваш мир».
– Сейчас я буду наблюдать за спутниками Юпитера.
Огромная сфера, заметно сплющенная на полюсах, даже если смотреть в походный телескоп. На земле все так же, как и на небе.
– Принесите мне мой дневник наблюдений.
Девушка-кайбаше, хранившая записи, присела на колени перед Фальконом с журналом и резной деревянной чернильницей на кожаной подушечке. Француз отметил время, дату, условия наблюдения! Как мало бумаги осталось. По правде говоря, зачем вообще делать все эти отметки, если они представляют лишь малую часть правды? Иезуит, обезумевший от священного наркотика, намекнул на существование более глубинного порядка вещей, на то, что этот сжатый у полюсов мир – лишь один из огромной – возможно, бесконечной – череды миров, отличающихся друг от друга в большей или меньшей степени. Но как объективно доказать подобное устройство вселенной? Конечно, если речь идет о физическом явлении, то его можно описать математически. Серьезная задача для географа, стареющего в одиночестве, вдалеке от работ своих коллег. Такие записи займут все, что осталось от стены, заполонят весь пол. Кайша будет жаловаться, станет кидаться в него всякой мелочовкой, она – чистюля, гордится своим домом и не терпит его неряшливости.
– В Париже сейчас ровно одиннадцать часов двадцать семь минут, – торжественно объявил Фалькон. – Буду работать с маятником. По моему сигналу запускай часы.
Фалькон оттянул гирьку геодезического маятника, пока шнур не совпал с вписанной линией угломера. Затем отпустил гирьку и поднял платок, который Кайша стирала до целомудренной белизны для этой цели. Три руки опустились на пусковые рычаги хронометров. Маятник качался, отсчитывая время, пространство и реальность.
* * *
– Я не могу дать вам больше бумаги.
Пушечный выстрел заглушил любые протесты Фалькона. Земба перевесился через ограждение и прижал к глазу карманную подзорную трубу, которая раньше принадлежала Фалькону.
– Ствол и казенная часть не тронуты, – объявил он. – Думаю, можно теперь попробовать с полным зарядом. И с ядром.
После того как Земба провозгласил себя защитником Сидаде Маравильоза, он все чаще вспоминал о внешний атрибутах и манерах князя ангольских воинов имбангала. Фалькон влез на защитную стенку, чтобы понаблюдать, как канониры-игуапа заряжают огромную пушку, аккуратно вырезанную из ствола твердого красного дерева, на испытательном полигоне. Он видел, как снаряды, завернутые в бумагу – ее, как и подзорную трубу, у Фалькона реквизировали, – исчезают внутри чудовища.
– Я понимаю, насколько важно хранить порох сухим среди влажных миазмов, но мы так рьяно взялись за собственную защиту, что забыли о том, что собственно защищаем, – сдержанно заметил он, пока команда заряжала ядро.
После каждого выстрела из деревянной пушки у плотника уходил целый день, чтобы обработать дерево до необходимой гладкости. Земба сначала рассмеялся, услышав предложение Аиуба: деревянная пушка – да она же при первом выстреле разлетится на миллион щепок, куда более смертоносных, чем залп противника. Но расчеты Фалькона пережили и насмешки, и порох. Хотя ученого страшно раздражало, что этот незаурядный человек – потрясающий командир и устрашающий воин – относился с уважением к его эрудиции только тогда, когда она служила военным целям. «Технэ, шлюха Софоса», – пробормотал Фалькон про себя.
В отнятых у Фалькона альбомах для рисования Земба сделал тщательный, детальный план оборонительных сооружений. Ловушки и капканы игуапа были только запалом для чудовищной системы. Гигантская ограда-стена с вбитыми в нее двадцатью рядами ядовитых копий направляла атакующих под убийственный перекрестный огонь тяжелых арбалетов, ведущийся из крытых укреплений. Из внутреннего кольца земляных, спроектированных по модели европейских звездообразных бастионных систем, на тех несчастных, кто остался в живых, обрушивались огонь баллист и камни из требушетов, расположенных во внутреннем кольце за звездообразными бастионами, сделанными на европейский манер. Последняя линия обороны представляла собой траншеи зигзагами в три ряда, откуда в атаку ринется целое море поселенцев, облаченных в куртки-эскаупил, с маленькими круглыми щитами и деревянными копьями. Пешие лучники оказывали бы им смертоносную поддержку. Классическая защита Сидаде Маравильоза привела бы в ужас и римский легион, но Зембе не хватало разрушительной силы современной артиллерии. Закон, принятый советом города, ввел обязательное использование общественных туалетов, которые могли бы стать источником селитры: Фалькон, прибегнув к полузабытой химии, получил черный порох, но в местной духоте он начинал пыхтеть и дымиться в запале, пока Фалькон, попутно сворачивая маленькие петарды, к восторгу всех ребятишек в округе, не стал поджигать бумажные патроны. Заряды, отличные по весу, свисали с балок в овинах, словно летучие мыши-альбиносы.
Канониры развернули длинный фитиль, Земба спичкой поджег его. Фалькон ощутил, как земля содрогнулась под ногами, и взрыв, который, наверное, услышали даже в Сан-Жозе-Тарумаше, выбил воздух из его легких и мысли из головы. В мгновение ока Земба занял свой наблюдательный пост, прижав трубу к глазу, а позади него моргал француз. Пушку отбросило назад на дюжину туазов
[220]
в кусты, но она осталась целой.
