Радикалы, избежавшие гибели при Липанах и гекатомбы на Таборе, отказались от своих революционных целей и ожиданий тысячелетнего царства Христова, ограничившись чисто духовной, мирной программой. Тем не менее богемских и моравских братьев, как их стали называть, продолжали жестоко преследовать, что приблизило их к евреям. Намного позже, после Тридцатилетней войны, когда любые виды христианства, кроме католичества, во владениях Габсбургов были строго запрещены под страхом смертной казни, многие общины предпочли обращение в иудаизм католицизму или изгнанию. Несколько известных чешских семейств ведут происхождение от этих обращенных «братьев», среди них семьи писателей Макса Брода и Франца Кафки. Фамилия Кривачек, по-видимому, имеет такое же происхождение. Согласно официальному чешскому документу, «после Холокоста многие здания синагог в Чехословакии стали молитвенными помещениями для богемских братьев, они также заботятся о еврейских кладбищах. У них есть особая молитва для таких случаев»
[139]
.
Война не щадит ни одной общины, стоящей на ее пути. Идишский народ страдал вместе со всеми другими, когда гуситская и католическая армии пробивали себе путь через Центральную Европу, особенно с тех пор, как армия католиков стала состоять из наемников, кормившихся грабежом и мародерством. Хотя их набеги не были направлены исключительно на евреев, еврейские кварталы подвергались разграблению наряду с кварталами других горожан, когда города захватывали католики и когда их отвоевывали гуситы; было так и в Праге.
Но победа умеренных над радикалами и соглашение первых с католической церковью возвещали период относительной стабильности, позволявшей говорившим на идише осмыслить свои приобретения и потери в ходе гуситских войн. В действительности в некоторых местах вне Богемии типичная реакция католиков на ереси («все плохие христиане и евреи бежали к гуситам») привела к убийствам и изгнанию говорящих на идише общин из многих городов и провинций. Именно чернь, поднятая Джованни Капистрано, посланным папой в 1450-е годы, чтобы вернуть гуситов в лоно католицизма, была прежде всего в ответе за последовавшие изгнание и разрушение идишских общин из Австрии, Баварии и Силезии.
В Богемии, однако, триумф гуситской терпимости над католическим фанатизмом принес евреям практические выгоды. Тысячи крестьян и горожан погибли в сражениях, неухоженные поля в обилии поросли сорняками, города обнищали, потому что их покинули многие ремесленники и торговцы, присоединившиеся к восставшим. Богемские дворяне, почти все из которых сочувствовали гуситам, охваченные новым духом религиозной терпимости, были рады привлечь евреев для помощи в восстановлении экономики своих обедневших имений. Покинутые фанатиками земли стали теперь доступны для поселения евреев. В Праге хотя и происходили погромы и попытки изгнания евреев, идишская община, кажется, сумела их отразить. Составленный в 1546 году список еврейских жителей Праги (несомненно, неполный) включает почти тысячу еврейских домовладений в городе, где, по предположениям, после изгнания по приказу императора в 1542 году евреев не оставалось
[140]
. Гуситские войны, хотя и были достаточно кровавыми и временами разрушительными, в конце концов улучшили жизнь в Богемии и Моравии, включая и их жителей, говорящих на идише.
В тот же период на западе развивалось другое реформистское движение, обостренное экономическими трудностями и имевшее гораздо более глубокие последствия. Возможно, благодаря тому, что гуситы были по большей части славянами, а новые реформисты в основном говорили по-немецки, результат последнего движения оказался гораздо более разрушительным для всех, но парадоксальным образом принес большую, хотя и временную, выгоду для идишской цивилизации.
Лютер
Как могли говорившие на идише евреи узнать о стремительных переменах в Германии в XVI веке? Даже студентов, самоотверженно изучавших Талмуд, в ешивах строго предостерегали против вмешательства в мирские дела христиан, а простые ремесленники, торговцы и лавочники более интересовались заработками на жизнь, чем политикой или религией. Тем не менее они слышали в тавернах разговоры о долгом диспуте между великим христианским гуманистом Иоганном Рейхлином (1455–1522) и перешедшим в католицизм евреем Иоганном Пфеферкорном – осужденным за воровство мясником, протеже Доминиканского ордена. Рейхлин был знатоком древнееврейского языка, опубликовавшим первую написанную неевреем ивритскую грамматику, он был упорным защитником Талмуда, настаивавшим, что евреи были concives (полноправными гражданами) Священной Римской империи («представители обеих конфессий являются гражданами Священной Римской империи: мы, христиане, – по выбору курфюрстов императора; евреи – в силу собственного согласия и публичного признания»). Пфеферкорн же неутомимо издавал памфлеты и трактаты, содержащие нападки на евреев и еврейскую веру, причем за последний и наиболее возмутительный из них издатель (хотя и не автор) был арестован и посажен в тюрьму.
Среди говоривших на идише евреев распространялись удивительные сообщения о том, что в 1523 году католический монах-августинец, рукоположенный в священники и провозгласивший себя последователем Рейхлина, написал книгу под заглавием «Dass Jesus Christus ein geborener Jude sei» («О том, что Иисус Христос родился евреем»). Его позиция выражалась в словах:
Наши дураки – папы, епископы, софисты и монахи, эти грубые ослиные головы обращаются с евреями так, что любой христианин предпочел бы быть евреем. Действительно, будь я евреем и увидев таких идиотов и тупиц, исповедующих христианство, я бы скорее стал свиньей, чем христианином.
Или:
Будь я хорошим евреем, папа никогда не заставил бы меня согласиться со своим идолопоклонством. Я предпочел бы, чтобы меня десять раз пытали и содрали с меня кожу.
И наконец, самое важное:
Я бы советовал и просил всех относиться к евреям с добром и обучать их Писанию; в таком случае мы могли бы ожидать, что они присоединятся к нам. Если же, однако, мы используем грубую силу и клевещем на них, говоря, что им нужна христианская кровь, чтобы избавиться от своего зловония, и другой подобный вздор, и обращаемся с ними, как с собаками – чего хорошего можем мы от них ожидать? В конце концов, как мы можем ожидать, что они исправятся, если мы запрещаем им работать среди нас и вынуждаем их к ростовщичеству? Если мы хотим сделать их лучше, мы должны обращаться с ними не по закону папы, но в соответствии с законом христианского милосердия. Мы должны принимать их с добром и позволять им состязаться с нами, зарабатывая себе на жизнь и общаясь с нами, чтобы они могли видеть христианский образ жизни и учение Христа.
А если это не подвигнет евреев обратиться в христианство, тогда, что ж —
Если кто-то проявляет упрямство, что из этого? И из нас не каждый является хорошим христианином.
Евреи скоро запомнили имя их неожиданного сторонника Мартина Лютера, хотя они могли и не слышать о том, как в 1517 году он прибил свои тезисы к дверям Замковой церкви в Виттенберге, потому что эта красивая легенда
[141]
начала циркулировать только после смерти реформатора. Вероятно, некоторые евреи занялись тем, что стали распространять книгу Лютера как можно шире, поскольку он горько сетовал, что они ложным образом использовали его сочинение в своих целях.
