Заключительным штрихом стали духи.
Капля на запястье, капля на шею.
Удовлетворенно кивнув, Синтия вытащила из ящичка упаковку таблеток. Вновь посмотрела на часы… и высыпала таблетки на столик. Отсчитала дюжину.
Глотала по одной, не разжевывая.
Запивала водой из графина.
Упаковку с остатками лекарства она бросила под кровать.
Встала.
Покачнулась. Нахмурилась… и вновь посмотрела на часы.
К кровати Синтия шла шатаясь. Держаться на ногах ей явно было сложно, но она держалась. И дошла. И рухнула навзничь, раскинув руки. Так и замерла…
…пауза длилась.
Пять минут.
Десять. Тельма могла бы разрезать, выкинуть ненужное время, но она отчаянно боялась пропустить что-либо важное.
Пятнадцать.
И стук в дверь.
– Синтия! – Голос, который заставил Тельму вздрогнуть и отступить, едва не выпустив руку Мэйнфорда. – Синтия, открой немедленно…
Он стучал в дверь.
И та не выдержала, поддалась.
Теодор влетел в комнату и, выругавшись, – следовало сказать, что получилось у него более чем эмоционально – бросился к кровати.
– Синтия… что ты…
Он поднял ее, уже неживую – Тельма ощутила, что в этом кукольном теле жизни не осталось – и встряхнул. Голова Синтии безжизненно запрокинулась. Тельма отметила некрасиво раззявленный рот и нить слюны, что сползла до подбородка.
– Синтия… – Теодор это не произнес – прохрипел. И тело выпустил, но не отступился.
Тельма слышала, что порой целители способны одолеть саму смерть, но это был явно не тот случай. Теодор старался.
Он рванул клетчатое платье и, положив руки на кожу, выпустил силу.
Тельма видела ее.
Искристую.
Белую.
Оживший лед, не иначе… она залюбовалась сложным рисунком ее, и даже испытала сожаление, что не способна просто прикоснуться к этой силе, попробовать ее на вкус.
Это был бы вкус полыни.
И еще – крепкого кофе, и быть может, самую малость – перемерзшей рябины, той самой, что росла в Веринг-Хай, третьем по счету приюте. Рябина была старой и высокой, и до ветвей ее, увешанных красными гроздьями, было сложно добраться.
Но голод – хороший стимул.
И было время, когда та самая рябина, покрытая ледяной коркой, являла собой лучшее из лакомств.
…сила уходила в тело.
Сквозь тело.
И Теодор сдался. Он сел на стул и сгорбился. Бессильно опустились плечи, и руки повисли, и Тельма, здесь, в воспоминаниях, она нисколько не боялась его. Напротив, тянуло подойти, прикоснуться.
Успокоить.
Но она лишь позволила себе завершить работу.
– Она сама… – Тельма первой нарушила молчание и огляделась. – Она сама… себя… получается, что действительно сама?
Мэйнфорд качнул головой. Вот он не выглядел озадаченным, скорее уж уставшим. Какой день кряду на ногах? Ведь устает дико. И почему ей именно сейчас думается о нем и этой его усталости?
И еще о льдистой силе.
…у силы нет оттенков. Все – индивидуальное восприятие, оно любит шутки шутить.
– Не получается. – Мэйнфорд пинком выдвинул пуфик на центр комнаты. – Сама да не сама… док, глянь-ка на коробочку. Что скажешь?
Джонни, до того стоявший тихо, верно, опасавшийся движением или, Бездна упаси, звуком разрушить ткань воспоминаний, шевельнулся. Он наклонялся медленно, будто воздух вокруг него стал густым, и Джонни приходилось преодолевать немалое его сопротивление.
Он с трудом дотянулся до флакона.
В последний миг убрал руку, но лишь затем, чтобы платок достать. Правильно, вряд ли на этом флаконе что-то есть, но порядок осмотра должен быть соблюден.
– Теридоксин…
– Его и вправду прописывают от сердца?
– Да… для стимуляции работы…
– А если здоровый человек примет? – продолжал допытываться Мэйнфорд, но руки не убрал. Хорошо, что не убрал. А его сила другая, горячая, огненная. И наверное, поэтому они с Теодором друг другу не понравились.
Визуализация антагонизма.
Если сделать раскладку, то наверняка окажется, что сила их имеет обратные вектора воздействия. Редкое явление, достойное того, чтобы быть запечатленным в какой-нибудь заумной статейке.
– Смотря сколько принять… если одну-две таблетки, то сердечный ритм засбоит, но выровняется.
– А если с полдюжины?
– Не знаю. Я ничего подобного не слышал. Если теоретически… то он расширяет энергетические каналы миокарда. Улучшает питание. Способствует большему приливу энергии… превышение дозы… – Он задумался, повернув баночку боком. Открыл. Вытряхнул таблетки на ладонь. – Превышение дозы… сильное превышение… экстремальная стимуляция. Больше энергии. Шире канал. Но есть пределы… превышение пределов приведет к спонтанному прорыву… или схлопыванию. Однозначно – нарушению циркуляции силы… у человека с даром возможна компенсация за счет спонтанного выброса…
Он подошел к столу и, выбрав из таблеток одну, положил на зеркальце. Из нагрудного кармана появилась складная лупа.
– А у человека, лишенного дара… это как увеличивать давление внутри двигателя при заблокированных клапанах.
– Двигатель разорвет, – Мэйнфорд наблюдал за доком с явным интересом.
– Да… сердце… скорее всего, просто откажет. Но, как мне кажется, первичная реакция наступит не со стороны сердца… мозг… конечно, мозг… теридоксин считается миотропным препаратом, но он же является и нейролептиком… да… основа очень похожа… такая же у тоофена. Им лечат легкие расстройства… бессонницу, скажем, вызванную дисбалансом энергообмена. Усталость… неплохой стимулятор, хотя и устаревший… интересное решение.
– Док!
– Что? – Джонни отвлекся от таблетки. – Простите… конечно… передозировка тоофена вызывает гипервозбудимость. Приступы агрессивности. Или апатию… длительный прием ведет к энергетическому истощению, поэтому его сейчас сняли с производства. А вот теридоксин… теридоксин при схожих свойствах разрешен. И рекомендован. Надо будет написать…
– Напишешь. Синтия, – напомнил Мэйнфорд, и весь научный пыл Джонни испарился моментально. Он точно вспомнил, что держит в руках не просто решение логической задачи, но лекарство, которым отравилась его невеста.
– Если она приняла его… странно, конечно, но… ее мозг отключился бы первым. Глубокий обморок. А потом и остановка сердца… милосердная смерть.
– А что странного?
Тельма не мешала. Как на ее взгляд, странного в этой истории имелось с избытком. И оглядываясь на прочтенное воспоминание, она отмечала все эти странности.
