– Если честно, я такого не ожидал, – произнес он по-французски.
– Наверное, ты ждешь, что я скажу: милый, обычно я веду себя куда скромнее, но, увидев тебя, просто не смогла сдержаться и забыла обо всем на свете, – улыбнулась я, встала с постели и, обнаженная, подошла к столу и не торопясь налила себе стакан воды, чтобы Жан-Кристоф успел хорошенько меня разглядеть. – Что ж, это правда, ты мне нравишься, но я взрослая женщина и уже устала от всех этих игр, – продолжила я.
– Я заметил.
– Но удерживать тебя я не стану: если хочешь – оставайся, – заявила я, возвращаясь в постель и залезая под одеяло, – не хочешь – уходи.
Он обнял меня сзади, положив ладони мне на грудь, и легонько куснул в шею. Что ж, может, все даже будет не так скучно, как я думала.
– Утром мне нужно быть в офисе.
– Какой у тебя размер рубашки?
– А что?
– Позвоню на ресепшен, попрошу поискать чистую рубашку. А то вдруг им нечем заняться?
И Жан-Кристоф, разумеется, остался до утра. А вечером пришел снова и на следующий день тоже. Потом предложил мне съездить с ним на выходные в Куршевель. Сейчас идеальный для меня сезон, подумала я, то, что надо: мужчины успели сплавить своих жен куда-нибудь отдохнуть (кстати, интересно, а мадам Жан-Кристоф тоже не скучает и развлекается с каким-нибудь тренером по теннису на Антибе или голодает в Биаррице с упорством, достойным лучшего применения?), плюс ко всему я совершенно не умела кататься на горных лыжах, и если бы на дворе была зима, то светской девушке Лорен, занимающейся искусством, было бы довольно непросто объяснить столь досадный пробел в образовании. Такая девушка, как Лорен, конечно же, пришла в детский восторг, однако не открыла рот от удивления, когда «ягуар» Жан-Кристофа свернул в сектор частных самолетов женевского аэропорта. Разумеется, на частных самолетах я еще никогда не летала, но теперь начала понимать, что имела в виду Карлотта. Через двадцать минут вертолет Сикорского взмыл в воздух, я смотрела вниз на потрясающие своим изяществом альпийские горные пейзажи, и вскоре мы приземлились, как будто попав в 1850 год. Да, ради такого можно душу дьяволу продать!
Остановились мы в шале одноклассника Жан-Кристофа. У него самого был дом в Вербье. Думаю, друзья заключили своего рода долгосрочный договор, который вполне устраивал обоих. Мне пришлось самой занимать себя, пока мой спутник делал последние деловые звонки, в пятницу вечером их обычно накапливается прилично. Дом был довольно скромный, совсем не похожий на дворцы с окнами во всю стену стоимостью миллиард долларов, которых тут понастроили русские чуть ли не посреди лыжных трасс; он скорее напоминал уютное семейное гнездышко: три спальни, все из дерева, небрежный альпийский шик, несколько заурядных, но симпатичных предметов восточного искусства. На кроватях – яркое постельное белье в полоску, в баскском стиле. Единственным по-настоящему гламурным предметом интерьера оказалась кедровая бочка на деревянном подиуме, с которого открывался вид на долину. Повсюду лежали зачитанные книжки, на стенах висели семейные фотографии: друг, его жена с мелированием и трое светленьких ребятишек на заснеженных склонах или на тропических пляжах. Старшая дочь была моложе меня лет на десять, и я подумала, интересно, на что похожа ее жизнь: в какой элитной школе-интернате она учится, какую носит одежду, как проводит каникулы… Каково это – расти в атмосфере защищенности и уверенности в завтрашнем дне? Хотя сама она наверняка покуривает травку и ведет с друзьями в «Фейсбуке» длинные разговоры о том, как ей тяжело живется.
Жан-Кристоф попросил извинить его за то, что не сможет сводить меня в «Манжуар» – ресторан, превратившийся в самый дорогой ночной клуб Куршевеля, – но я заверила его, что предпочитаю времяпрепровождение попроще. Мы переоделись в джинсы и кашемировые свитеры и, взявшись за руки, пошли гулять по городу, а потом завернули в небольшое бистро, хозяин которого, как выяснилось, знал месье. Жан-Кристоф вежливо поинтересовался у меня, не кажется ли мне, что раклет – слишком тяжелая еда, а я не менее вежливо ответила, что здесь, в горах, так холодно, что я с радостью присоединюсь к нему. Вскоре мы уже вырезали горячий сыр из посудины, напоминавшей средневековый пыточный инструмент, и накалывали его на тонкие ломтики копченой ветчины и оленины, попивая чудесное бургундское. На самом деле страсти я к Жан-Кристофу, конечно, не испытывала, но в принципе он был мне симпатичен. В отличие от Джеймса, у него были безукоризненные манеры, с ним было легко болтать о том о сем – в основном разговор вертелся вокруг путешествий. Лишних вопросов он мне не задавал, но я специально рассказала ему, что планирую открыть галерею. Когда бутылка почти опустела, он взял меня за руку, поцеловал и произнес:
– Mais, que tu es belle!
[20]
Я чуть не захихикала от удовольствия. Сложись моя жизнь по-другому, такие слова были бы пределом моих мечтаний: приличный пожилой господин, эксклюзивный ресторан, господи… Но сейчас я сидела и считала минуты, пока мой спутник не окажется в кедровой бочке. Домой мы пошли пешком, я восхищалась красотами звездного неба, которое и правда было совершенно необыкновенным – от него исходило как будто осязаемое сияние, – а потом первой вбежала в дом, прихватила шампанское и два бокала, нажала на нужные кнопки и, когда он вошел, уже успела раздеться и улечься под струи воды, распустив волосы так, что они рассыпались по спине. Жан-Кристоф присоединился ко мне, закурил сигару и удовлетворенно откинулся на спинку бочки. Какое-то время мы молча смотрели на звезды, потягивая шампанское, потом его пальцы принялись лениво поглаживать мой сосок, но тут я выпрямилась и серьезно произнесла:
– Дорогой, я хочу тебя кое о чем попросить.
Он тут же напрягся. Если бы я завела речь о деньгах, он бы не удивился и повел бы себя исключительно галантно, но был бы глубоко разочарован и, возможно, немного опечален. Дав ему немного помучиться, я продолжила:
– Понимаешь, мне нужна твоя помощь в одном деле.
– Oui? – равнодушно и бесстрастно произнес он.
У него на лице было написано, что он перебирает варианты: сейчас она попросит заплатить ей за квартиру? Или за обучение в колледже? Скажет, что мать тяжело больна? Нет, это было бы слишком.
– Разумеется, я заплачу столько, сколько нужно. Не знаю, возможно, сто тысяч евро?
– Заплатишь? Ты?!
– Ну конечно. Помнишь, за ужином я говорила, что собираюсь открыть галерею?
– Да.
– Я приехала в Женеву, потому что у меня есть инвестор. Клиент серьезный, он готов поддержать меня. Я уже разобралась с формальностями, и на данный момент средства находятся на счете в банке «Оспрей».
Жан-Кристоф с интересом слушал меня, начиная думать как делец, а не как герой-любовник.
– «Оспрей»? У меня там есть знакомые.
– Я хочу перевести деньги в другое место. Понимаешь, мой клиент очень… дотошный. Он хочет собрать серьезную коллекцию, и я знаю, что, выбирая меня, он идет на определенный риск. Однако ему важна и конфиденциальность, понимаешь, о чем я? Ему не нужно, чтобы все и вся знали, что именно он покупает. А мне кажется, в Швейцарии далеко не все так тихо и гладко, как выглядит на первый взгляд, особенно после прошлогодней истории с «Юнион-банком».
