Я подала заявку онлайн на участие в торгах, и мне присвоили номер тридцать восемь для телефонного аукциона. Для торгов мы специально купили одноразовый телефон без абонемента. Если я действительно заполучу Рихтера, то такая мелочь может оказаться существенной. В одиннадцать часов объявили начало торгов. Передо мной лежал блокнот и ручка – даже не знаю зачем, наверное, чтобы произвести на саму себя впечатление делового человека. Когда я работала в «Британских картинах», мне часто разрешали присутствовать на торгах и наслаждаться шоу, которое устраивали эксперты и старший аукционер, наш вице-президент, поэтому теперь я постаралась представить себе зал, отделанный светлым деревом, напряженное молчание участников торгов. В 11:42 телефон снова зазвонил: пришел черед Рихтера. Рено наклонился к компьютеру. В огромных наушниках он напоминал взъерошенного попугая. Интересно, которая из высокомерных девиц с Принс-стрит обрабатывает ставки «Джентилески»? Меня захлестнуло детское желание закричать в трубку, что это я! Я, Джудит Рэшли! Конечно же, я не стала этого делать и даже говорила с небольшим французским акцентом.
Выставили картину за четыреста тысяч. Цена тут же взлетела до четырехсот пятидесяти, пятисот, пятисот пятидесяти, шестисот! Дальше ставки будут поднимать по пятьдесят.
– Семьсот пятьдесят против номера тридцать восемь. Ваша ставка?
– Восемьсот! – быстро ответила я, как только Рено кивнул и взял меня за руку.
– Прекрасно! – прозвучал голос в трубке, и я поняла, что, сама того не желая, возбудилась.
– Номер тридцать восемь, есть ставка восемьсот пятьдесят тысяч. Поднимаете?
– Девятьсот!
Рено весь вспотел от напряжения, рубашка облепила спину, его ладонь скользила в моей. Я сидела с идеально ровной спиной, сосредоточенная и спокойная в своем идеальном костюме. В трубке раздался голос аукциониста, он спросил, будут ли еще ставки. Повисла тишина.
– Девятьсот пятьдесят тысяч против вас, мадам. Поднимаете?
– Миллион! Миллион фунтов! – почти крикнула я в трубку, понимая, что дело практически сделано, жокеи хлестали лошадей перед последним фурлонгом, я была в экстазе! – Вот-вот кончу! – прошептала я Рено.
Я знала, что сейчас девица кивнет в сторону подиума и поднимет один палец.
– Миллион пятьдесят тысяч фунтов, номер тридцать восемь! Поднимаете?
– Миллион сто!
Рено нахмурился и показал ладонью поперек горла, но я даже не взглянула на него, совершенно обезумев.
– Очень хорошо!
– Леди и джентльмены! – провозгласил аукционист. – Сделана ставка один миллион сто тысяч фунтов! Раз…
Я зажмурилась, затаила дыхание, дрожащими пальцами держась за гарнитуру.
– Поздравляю, мадам!
Я аккуратно нажала маленькую красную кнопку, откинулась на спину стула и распустила волосы.
– Она наша!
– Умница!
Я закурила и, похоже, прикончила сигарету за одну затяжку, потом подошла к Рено, села ему на колени и уткнулась своим лбом в его.
– Поверить не могу! Я сделала это! Поверить не могу! – шептала я.
– Почему не можешь?
Вот за что я любила Рено, так это за его неподдельный интерес. В отличие от всех остальных мужчин, он искренне интересовался моими чувствами.
– Я только что купила картину стоимостью миллион фунтов… Я! Это невозможно, безумие какое-то!
– Тебе удавались вещи и посложнее…
Возбуждение растаяло так же внезапно, как и появилось. Я встала и принялась раздраженно расхаживать по комнате:
– Может, хватит напоминать мне об этом? Перестань! Я ведь делаю все, как ты говоришь, разве нет?
Подойдя ко мне, он присел, обнял меня за колени, так и не сняв свои идиотские наушники, и тихо произнес:
– Я не об этом, Джудит. Не забывай, я многое знаю о тебе. Я видел, где ты выросла, видел, через что тебе пришлось пройти, чтобы выбраться оттуда. Думаю, я просто хотел сказать, что восхищаюсь тобой.
– Восхищаешься? Мной?!
– Что сказано, то сказано, не заставляй меня говорить тебе комплименты! А теперь, думаю, нам стоит пойти и отметить твое первое крупное приобретение. Какая твоя любимая еда в Париже?
– Салат из лобстеров в «Лоране».
– Тогда я пошел переодеваться. Не поверишь, ради тебя я даже готов прилично одеться! Кстати, ты в курсе, что у меня есть галстук? А потом пойдем кормить мадемуазель лобстерами.
Но я уже скинула юбку. Между ног все набухло от возбуждения и пульсировало в разрезе черных сетчатых трусиков.
– А может, дома поужинаем?
Он так резко ввел в меня палец, что я охнула, а потом медленно вытащил вместе с моей собственной влагой, поднес к губам, облизал и ответил:
– Можно и дома.
25
Сначала я сомневалась, стоит ли указывать свой адрес для доставки Рихтера, но потом все-таки решила, что «Джентилески» – зарегистрированная компания, деньги чистые, а что я буду делать со своей собственностью после получения, никого не должно волновать. Торги были самые обычные, Руперту и в голову не должно прийти навести справки, кто приобрел картину, которую он сам не продавал. Название компании, разумеется, появится во всей документации по торгам, но он вряд ли свяжет компанию под названием «Джентилески» с моим именем, хотя имя художницы и может вызвать у него смутные ассоциации со мной. К тому же у Руперта и без меня хлопот полон рот: после смерти Кэмерона он попал минимум на пол-лимона. Рено со мной согласился. Как только мы получили из Лондона все необходимые бумаги, можно было выходить на связь с Монкадой. Мы купили новый одноразовый телефон, и Рено достал блокнот с целым списком номеров.
– Откуда ты знаешь, что кто-нибудь из них выведет нас на Монкаду?
– Знаю, и все, не один, так другой. Я же тебе говорил, у меня есть связи.
– Ах да, твои знаменитые связи! Только пусть он не перезванивает мне на этот телефон. Надо будет найти таксофон.
– Умничка!
– Со временем я пришла к выводу, что всему можно научиться в процессе.
Мы поехали на метро в восемнадцатый округ и среди платанов, лаймовых деревьев и развалов с дешевыми африканскими платками нашли телефонную станцию на улице Гут-д’Ор, оттуда иммигранты могли по карточкам звонить своим родственникам. Рено купил карточку, и мы присели ждать своей очереди, а я пошла прямо по списку. Первые два номера были отключены, по третьему ответили и тут же повесили трубку, по четвертому сказали «Pronto», но, как только я заговорила, бросили трубку. Я попробовала следующие два – тщетно.
– А что мы будем делать, если он так и не ответит? Это все, что у тебя есть?
Перед Рено оставался всего один человек: дама с вычурным тюрбаном ярко-желтого цвета качнула бедрами, как будто у нее были судороги, и принялась что-то кричать в трубку на совершенно непонятном креольском патуа. На станции стоял кисловатый запах пота и сладковатый – патоки, по телевизору над стойкой на оглушительной громкости показывали какое-то шоу, которое вполглаза смотрели пять-шесть человек, ожидавших своей очереди за Рено.
