– Конечно! Еще раз приношу свои извинения!
Какая-то часть меня просто не устояла перед искушением предложить ему зайти. А что, какого черта! Я даже ощутила некоторое возбуждение.
– Alors, Bonsoir, Mademoiselle.
– Bonsoir, Monsieur.
Рено посмотрел бы на меня с удивлением, когда я закрыла дверь, прислонилась к ней и с облегчением выдохнула, но, к несчастью, от его лица ничего не осталось. Бросив окурок в шампанское, я нашла коробку с этикеткой «Кухня» и достала оттуда японский нож для рубки мяса и небольшой набор инструментов, который прикупила в арабском магазинчике через дорогу. Сняла пластиковую пленку с дивана, расстелила ее на полу, перекатила туда тело, вытащила из кармана его жуткого пиджака телефон и бумажник. Перед тем как надеть перчатки, я решила подобрать достойное музыкальное сопровождение: снова Моцарт, но на этот раз «Реквием». Дешевый ход, но большего Рено не заслуживал. Надо же, сделать мне паспорт на имя Лианны! Я погасила свет, нашла в ящике под раковиной свечу, зажгла для создания настроения и принялась за работу.
После написания своего революционного шедевра «Юдифь, обезглавливающая Олоферна» Артемизия Джентилески уехала из Флоренции в Рим, где написала более традиционную вариацию того же сюжета. Картина «Юдифь и ее служанка» висит во дворце Питти. С первого взгляда в этом полотне ничего не говорит о насилии: две женщины прибираются в комнате. На первом плане спиной к нам изображена служанка, желтое платье прикрыто фартуком, волосы убраны в практичную кичку. Хозяйка изображена по левую руку от служанки, в профиль, она оглядывается, чтобы проверить, не следят ли за ними, и волнуется, успеют ли они все закончить вовремя. У Юдифи идеально уложенная прическа, темное бархатное платье богато отделано парчой. На одном плече лежит меч, затем наше внимание привлекает содержимое корзины, которую служанка держит ровно под лезвием. В корзине лежит голова Олоферна, обернутая муслиновой тканью, словно рождественский пудинг. Женщины изображены в момент непомерного напряжения, однако от картины веет тишиной. Обе охвачены беспокойством, но никуда не спешат и специально останавливаются, чтобы убедиться в отсутствии слежки, прежде чем вернуться к прерванному занятию. Во всей картине ощущается какая-то тяжесть: меч грузом ложится на плечо Юдифь, отрубленная голова в корзине заставляет служанку упереть руку в бедро, чтобы удержать ношу. Они концентрируются только на том, что должны сделать прямо сейчас.
Используя пластиковую пленку в качестве рычага, я перетащила тело в ванную. Мышцы плеч и пресса работали на пределе, мне пришлось несколько раз останавливаться отдохнуть, но я все-таки сделала это. Мне всегда нравилось принимать душ в одежде. Раздевшись до трусиков, я кинула джинсы и свитер в ванну, вернулась на кухню и наполнила раковину водой. Полив все поверхности в квартире изрядным количеством «Мистера Пропера», я принялась мыть пол, выжимая тряпку в раковине с горячей водой, до тех пор, пока вода из алой не стала розово-серой. Сток забился ошметками, я вытащила их пальцами, выбросила в унитаз и спустила воду. Закончив с гостиной, я помыла водой с хлоркой пол до ванной – и, вуаля, квартира готова принять новых жильцов!
Если честно, я думала, меня стошнит, когда я сделаю первый надрез, но оказалось, что за время работы в китайском ресторане я и не такое видала. Включив душ, я довольно легко за несколько минут избавилась от восьми пинт крови – примерно столько содержится в теле человека. Шея сломалась с квакающим звуком, когда я воткнула нож в сонную артерию, но никаких сгустков свернувшейся крови я не увидела, лишь липкие скудные выделения, а под ними аккуратный слой беловатого жира, как будто на сэндвиче с ветчиной. Голову я оставила под проточной водой, а сама пошла в комнату и принесла заказанный заранее дополнительный контейнер. Другим японским ножом я срезала пропитавшуюся кровью одежду и кинула тряпки в ванну. Расстелила на полу полотенце, перетащила тело на него и довольно долго сушила феном, чтобы контейнер не потек. Затем в ход пошли два мешка для мусора, один сверху, другой снизу, а поверх плотный пакет огромного размера из химчистки – в таком обычно перевозят свадебные платья. На дно контейнера я положила бумажник и дипломат Монкады, потом перевернула тело на бок, уперлась спиной в раковину, взялась за труп и перекинула его в контейнер. Приколачивая крышку гвоздями, я прибавила громкость и под звуки Моцарта несколько раз проклеила все стыковочные швы хозяйственным скотчем, под конец снабдив контейнер любезно предоставленными мне компанией перевозчиков стикерами с надписями «Тяжелый груз!», «Не кантовать». Ну вот и все, теперь Рено – или то, что от него осталось, – был готов отправиться в Венсен.
Голову я сначала завернула в полиэтиленовую пленку, а потом положила в пакет из супермаркета, связала ручки и убрала сверток в спортивную сумку на молнии, купленную в «Декатлоне», присовокупив пистолет Монкады и жуткие «найки», в которых Рено таскался за мной по Люксембургскому саду. На всякий случай я пнула сумку ногой – вроде все в порядке. Еще раз прошлась с тряпкой по квартире, потом обработала смоченной в хлорке зубной щеткой внутренние стороны кранов и стоков. Затем свернула всю нашу одежду и запихнула в другую сумку, и наконец я залезла в душ. Не вытираясь, я села на пол и закурила. Передо мной стоял большой черный мешок, набитый окровавленным мусором, кожаная дорожная сумка, спортивная сумка и черный кейс с Рихтером. Одежду и инструменты можно выкинуть в печь для сжигания мусора за подсобным помещением во дворе. Пакет с головой я упаковала в соломенную корзину для пикника, с которой мы с Рено обычно ходили на рынок. Надев спортивные брюки, спортивный бюстгальтер, кроссовки и свитшот, я натянула на голову кашемировую шапочку и выбежала в темноту. Через десять минут я уже была у реки – неплохо, кстати! – и следовала тем же маршрутом, как в тот вечер, когда мы с Рено играли в кошки-мышки.
Как это часто бывает в самые знаковые моменты жизни, наше прощание выглядело до пошлости сентиментальным. Вообще-то, я собиралась отправить Рено в последний путь в каком-нибудь романтичном месте: под Новым мостом, на мосту влюбленных, ведущем на остров Сите, но в такое время суток там плюнуть некуда, все кишмя кишит влюбленными парочками, загадочно вглядывающимися в воды Сены, мерцающие отблесками фонарей. По каменной лестнице я спустилась в небольшой сквер на оконечности острова и в ужасе застыла на месте, когда два патрульных жандарма остановились, чтобы пропустить меня. Они вежливо сказали: «Bonsoir», но долго смотрели мне вслед, пока я шла к памятнику Генриху IV с корзинкой в руках. Решив не шуметь, чтобы лишний раз не рисковать, я снова прошла мимо них, вышла на набережную, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на какого-нибудь спящего бомжа. Я села на край парапета, свесила ноги, взяла пакет за ручки и осторожно погрузила его в воду, касаясь ледяной воды кончиками пальцев. А потом медленно и ласково отпустила.
Когда я справилась со всеми делами, уже рассвело. Наверное, чаще всего я буду вспоминать Париж именно в это время суток, в тот момент, когда ночь переходит в день, город оживает, сбрасывая с себя постыдные последствия ночных увеселений и начиная по-утреннему свежую, деловую жизнь. Момент пустоты, пространство со знаком минус, пропасть между желанием и его отсутствием. На заре Рено всегда крепко спал, не без моей помощи, разумеется. Домашние ужины никогда не обходились без секретного ингредиента – ничего серьезного, просто легкое успокоительное, чтобы быть уверенной, что после секса он вырубится на час-другой и я смогу достать спрятанный за книжным стеллажом ноутбук и отправиться на охоту.
