По отношению к нам он вел себя поначалу любезно, однако рассеянно. Он держался с видом человека, чья голова занята делами куда более неотложными и важными.
Несомненно, такие дела у него и в самом деле имелись. Как раз в те дни герцог де Аранда был занят не только отношениями между Мадридом и Версалем, поддержкой тесных связей с миром просвещения, помощью американским колониям, взбунтовавшимся против Англии, поддержкой французов в вопросах Гибралтара и Менорки и другими серьезными государственными делами, но и вовсю плел интриги, чтобы выкосить траву под ногами своих политических врагов в Испании, прежде всего госсекретаря Флоридабланки и инспектора Совета Кастилии Кампоманеса. В тот период, когда двое ученых мужей находились в Париже, герцог по-прежнему оставался сторонником просвещения и реформизма, временно удаленным от испанского двора, однако не утратившим своего влияния. Имелся у него и вес в обществе, и множество нужных знакомств, и полезные связи в Европе, а по возвращении в Испанию его ждала блестящая карьера; однако симпатии к прогрессивным идеям, благодаря которым уже совсем скоро во Франции разразилась революция, десятилетием позже привели его к полному политическому краху.
И вот герцог де Аранда, человек все еще весьма влиятельный, в тот пепельный дождливый день, когда по окнам барабанил дождь, а огромный пылающий камин делал температуру воздуха в кабинете почти невыносимой, принял дона Педро Сарате и дона Эрмохенеса Молину, сидя с противоположной стороны заваленного книгами и бумагами стола, после того как академики – главным образом непреклонный и решительный адмирал – объяснили секретарю Эредиа, что не покинут посольство до тех пор, пока их не примет сам сеньор посол по делу величайшей, можно сказать, государственной важности. Так и случилось: они добились своего.
– Прискорбно, – говорит герцог Аранда. – То, что с вами произошло, в высшей степени прискорбно.
Складывается впечатление, что определение ему нравится, потому что он все еще бормочет его, доставая щепотку нюхательного табака – не предлагая его, надо заметить, визитерам, – из эмалированной золотой табакерки, украшенной гербом испанской короны.
– Очень прискорбно, – вновь добавляет он, громко высморкавшись в кружевной платок.
Грязноватый уличный свет делает еще более серыми его глаза, из которых один, правый, немного косит. Белый парик завит безукоризненно, отлично гармонируя с шелковым зеленым камзолом, расшитым золотом на манжетах и лацканах, на одном из которых висит французский орден Святого Духа.
– Что же вы думаете делать?
Адмирал неуверенно смотрит на своего компаньона. Вопрос герцога де Аранды был продиктован правилами вежливой беседы, а не действительным любопытством. Время от времени посол бросает осторожный, быстрый взгляд на бумаги и газеты, лежащие на столе в ожидании его внимания, занятого в данный момент прибывшими гостями, которых секретарь Эредиа впустил в кабинет, бормоча что-то о делах чрезвычайной важности.
– Нам нужны деньги, – коротко произносит адмирал.
Левый глаз де Аранды моргает чуть раньше правого. Деньги – одно из немногих слов, которые человека, сражающегося, подобно ему, на всех возможных фронтах, могут заставить моргнуть. Его тугоухость дает ему право на несколько секунд передышки.
– Как вы сказали? Деньги?
– Да, ваша милость.
– Хм… А сколько?
– Видите ли, их украли… Тысяча пятьсот ливров.
Аранда чешет нос, словно его все еще щиплет частичка нюхательного табака. Нос у него крупный, с горбинкой, он заметно выделяется на желтоватой коже физиономии. Ничего не произнеся в ответ, Аранда пристально смотрит на двоих мужчин, сидящих возле его стола: глаза адмирала Сарате спокойны; взгляд библиотекаря Молины ясный, добродушный, полный надежды. Тысяча пятьсот ливров – сумма по нынешним временам громадная. Даже для посольства Испании. Посол досадливо морщится.
– Так вы что же, желаете, чтобы я возместил вам эти убытки?
Дон Эрмохенес, который до сих пор не пришел в себя, снова смотрит на своего друга. Тот сидит в своем кресле прямой, серьезный и молчаливый, не сводя глаз с посла, который, в свою очередь, также рассматривает лицо адмирала, серые, убранные в хвост волосы, тщательно выбритый подбородок, скромный синий камзол, который придает адмиралу суровый, почти воинственный вид, контрастирующий с неряшливым обликом библиотекаря. Бригадир Армады, говорит про себя де Аранда, опуская взгляд. Один из тех вышколенных, надменных морских офицеров, которых нельзя не узнать даже в крестьянском платье. Даже жара, царящая в комнате, не слишком его удручает.
– Видите ли, наши средства ограниченны, – говорит посол. – Жизнь в Париже обходится в четыре раза дороже, чем в Мадриде. Представлять достойным образом Его Величество короля – это целое состояние. Знаете ли вы, сколько тратит представительство только на кухню, освещение, отопление и конюшни? Вообразите себе – шестьдесят тысяч ливров в год! Я уже не говорю обо всем остальном… В этом городе куется политика всего континента, и расходы просто ужасающие.
– Нам нужны эти деньги, ваша светлость, – сухо отзывается дон Педро Сарате.
Вероятно, последняя фраза воспринята его собеседником как бесстыдство. «Они меня как будто не слышат», – с досадой думает де Аранда. Он надменно поднимает голову.
– У нас здесь не банк, уважаемые сеньоры. Боюсь, что в денежном плане я ничем не смогу вам помочь.
Адмирал не отвечает. Он рассеянно рассматривает экземпляры «Courier de l’Europe» и «La Gazette d’Amsterdam», лежащие среди прочих бумаг на столе.
– Позвольте рассказать вам одну историю, сеньор посол.
Посол косится на стрелки позолоченных часов в силе барокко, стоящих на камине, в котором бушует пламя.
– Сегодня вечером король назначил мне встречу в Версале, – заявляет он. – А путь туда… гм… утомителен и неблизок… Я не уверен, что у меня найдется время.
– Надеемся, его окажется достаточно, ваше великодушие.
Аранда подносит руку к правому уху.
– Что, простите?
– Великодушие, ваша честь.
Светлые, ясные глаза адмирала выдерживают досадливый взгляд посла. Заметно, что тот неохотно, но все же идет на попятный.
– Так и быть, говорите.
И дон Педро начинает рассказ. Почти семьдесят лет назад, говорит он, одиннадцать добрых людей, которые собирались каждый четверг, чтобы поговорить о литературе, решили обогатить испанский язык словарем, как ранее это сделали англичане, французы, итальянцы и португальцы. На самом деле Испания обогнала всех их на целый век, когда одноязычный словарь романского языка Себастьяна Коваррубиаса получил всеобщее признание. Но прошло время, Коваррубиас устарел, а в Испании не было надежного инструмента, чтобы передать богатство кастильского языка во всем его совершенстве.
– Все это мне отлично известно, – перебивает посол, раздраженно пожимая плечами.
