Они двинулись вдоль парапета в направлении моста.
– Я провожу вас, – говорит Брингас. – Ведь это наша с вами последняя прогулка.
Они шагают в тишине, размышляя о том, что только что обсуждали. Луна, восходя над крышами домов, освещает русло реки между двумя берегами и подсвечивает вдали фантастические очертания Нотр-Дам.
– В конечном итоге, – внезапно говорит Брингас, – путешествия, подобные вашему, не имеют ни малейшего смысла до тех пор, пока все остается таким, как есть. Пока не разрушена сама система нашего образования и всего того, что является наиболее темной и никчемной особенностью, присущей человеческой породе.
– Сильно сказано, – ободряет его адмирал.
– Звучало бы еще сильнее, если бы моя рука могла заставить услышать эти слова.
– Вы говорите о массовых убийствах?
– Поверьте, в них нет ничего плохого! Массовых, а главное – быстрых и беспощадных. И только после этого школы, где будут учиться дети, разлученные со своими матерями, как в древней Спарте. Этих детей научат быть гражданами с самых ранних лет. Со всеми добродетелями и со всей жестокостью, которые подразумевает это слово. А тот, кто не…
– А вы не считаете, что всякое человеческое существо можно воспитать гуманными методами? В конечном итоге культура – источник радости, потому что именно она пробуждает народное сознание.
– Сомневаюсь. По крайней мере, это касается не всех и не на первом этапе. Сброд не создан для того, чтобы думать.
Раздался тихий, едва различимый и, как всегда, завораживающий смех адмирала.
– По-моему, вы зашли не туда, сеньор аббат. Противоречите сами себе. Насчет сброда имел обыкновение порассуждать Вольтер, которого вы не слишком почитаете.
– Видите ли, этот лизоблюд и любитель роскоши кое в чем прав, – живо соглашается Брингас. – На самом деле, человеческое существо, которое, по сути, не более чем жалкое порождение низменных страстей, воспитывают лишь просвещение и страх… Или, лучше сказать, боязнь последствий в том случае, если он не подчинится велениям разума, или тех, кто является его воплощением… Вспомните, что у великого Жан-Жака – а уж он-то действительно велик – тоже имелись свои сомнения, и сомнения вполне обоснованные – в положительном влиянии массовой культуры.
– Да, но Руссо не говорил о массовых казнях и прочих дикостях.
– Ну и что? Мы уже достаточно выросли, чтобы быть чуточку жестокими.
– Вы намекаете на то, что без му́ки нет науки?
– Именно так, сеньоры.
У подножия статуи Генриха Четвертого они поравнялись с патрулем французских гвардейцев. Фонарь на ограде освещает синюю форму и солдат, дремлющих прямо на ступеньках. Один из них, вооруженный ружьем со штыком, подходит к ним, бегло осматривает всех троих и возвращается на свой пост, не произнеся ни слова. «Добрый ночи», – успевает сказать ему адмирал, поднеся руку к треуголке.
– Вы искренне верите, – продолжает Брингас, – что достаточно доставить «Энциклопедию» в Академию, напечатать словари и все прочее, и народ, получив эти книги и все то, что они символизируют, постепенно станет счастливым?
– У адмирала, может, и есть сомнения, – соглашается дон Эрмохенес, – однако я в этом убежден полностью.
– А вот я нисколько! Нация, у которой есть свои ремесла, искусства, философы и книги, не обязательно удостаивается при этом лучших правителей. Она бы и дальше отлично просуществовала под той же самой пятой. Просвещенная тирания, какой бы просвещенной она ни была, не перестает быть тиранией… Нам предстоит покончить с этим, уничтожить на корню. Стереть с лица земли противников прогресса. Поотрывать им всем головы!
– Правда? А как? – с холодной вежливостью любопытствует адмирал.
– Сперва привлечь на свою сторону нынешних членов правящего класса, просвещенных по велению сердца или ради моды, а затем, добившись свержения монархии, устранить их.
– Ух ты! А это как?
– Да очень просто: истребить, и дело с концом.
Дон Эрмохенес в ужасе крестится:
– Боже…
– Вы этого желаете Франции? – любопытствует адмирал. – И Испании, я полагаю, тоже?
Брингас неумолим.
– Я желаю этого всему миру. И Франции, и Китаю… Единственная дорога к общественному процветанию – кровавая баня, которая предшествует омовению истиной.
– Вы хотите сказать, что тех, кто не пожелает быть счастливым, заставят с помощью хлыста?
– Приблизительно так. Хлыст – отличный способ донести истину.
– А в чьих руках будет этот хлыст?
– В руках справедливых и просвещенных законодателей… Неподкупных и безукоризненных.
– По-моему, вино ударило вам в голову, сеньор аббат.
– Напротив. Vinum animi speculum… Никогда я не был так трезв, как в эту ночь!
В середине моста Брингас останавливается и энергичным жестом указывает на рассеянные огоньки, обозначающие берег:
– Посмотрите вон на те фонари: как они сделаны, как установлены. Вот он, символ прогресса. Символ будущего.
– Действительно, – соглашается дон Эрмохенес, довольный тем, что разговор перешел на другую тему. – Удивительное изобретение. Это масло, которое всюду жгут…
– Я не это имею в виду, друг мой… Там, где вы замечаете масло и комфорт, я вижу подходящие места для того, чтобы вздернуть на виселицу врагов народа. Повесить тех, кто противится прогрессу… Можете представить себе город, где на каждом фонаре висит дворянин или епископ? Вот было бы славное зрелище! А уж какой урок всему миру!
– Вы опасный человек, сеньор аббат, – говорит адмирал.
– Да, вы правы. И я этим горжусь. Быть опасным человеком – мое единственное призвание.
– Вот они, худые беспокойные люди, страдающие бессонницей… Как у Шекспира в «Юлии Цезаре».
– Верно: Брут и Кассий. Все мы, люди с открытыми глазами, принадлежим к этой достойной породе. Не поздоровится королям и тиранам, если мы однажды встретим кого-нибудь из них под статуей Помпея! Уверяю вас, республиканский кинжал не дрогнет в моей руке!
Он вновь устремляется в путь с такой решимостью, словно вожделенный кинжал поджидает его в конце моста. Академики едва поспевают за ним.
– Вы были хорошим другом, – говорит дон Педро, поравнявшись с аббатом. – Несмотря на то что принадлежите к тому сорту людей, которые обычно бывают отзывчивыми друзьями, а затем становятся безжалостными врагами… Главное, думается мне, не прозевать момент, когда случается эта перемена.
Брингас обиженно вскидывает голову.
– Вас двоих – ни за что в жизни…
Внезапно он смолкает и продолжает путь, более не возражая. Через некоторое время сбавляет шаг.
– В любом случае для меня было честью познакомиться с вами, – говорит он, пожимая плечами. – И быть вам полезным в этом деле… Вы – достойные люди, так и знайте.
