– Как жизнь? – спрашивает Рапосо.
Полицейский чешет пыльную поверхность ноги, скрытой фалдами редингота.
– Не жалуюсь.
– По-прежнему работаешь в этом районе?
– У меня дом тут неподалеку, в Марэ, но работаю я в окрестностях Тюильри, охочусь за шлюхами и гомиками… Увлекательное занятие, скажу я тебе, к тому же кто-нибудь из них всегда готов отстегнуть несколько франков, чтобы его отпустили на все четыре стороны, а не засадили в тюрягу. Да и девчонки, как ты знаешь, народ сговорчивый… И благодарный.
– Надо будет сходить с тобой как-нибудь на дежурство, посмотреть, что там и как.
– Запросто! Обещаю хорошенько развлечь и вдобавок – пару кувшинов вина в таверне «Де-ла-Рент». Неплохое местечко, между прочим.
– Договорились. Но сейчас у меня есть к тебе кое-что поважнее.
Услышав эти слова, Мило смотрит на Рапосо выжидающе. Рапосо примерно представляет себе, что творится сейчас в его голове.
– Что, какое-то дело?
– Вроде того.
– Касается нас обоих?
– Вероятно.
Мило обкусывает ноготь большого пальца, напряженно размышляя.
– Что же это за дело такое? И на какую сумму?
– Сейчас не могу сказать тебе точно… Пока это еще может подождать.
Выходит хозяин таверны, и Мило заказывает красное вино. Глаза Рапосо прикрыты от удовольствия, он с наслаждением греется на солнышке, как кот на ступеньке, созерцая залитую солнцем площадь, проходящих мимо людей, бесчисленные и самые разнообразные экипажи, пересекающие мост, а также баржи с углем, дровами и фуражом, пришвартованные у причала. Какая радость вновь ощущать вокруг себя Париж! Он, Рапосо, обожает этот город, такой огромный и сложный. Главное – чтобы не шел дождь.
– На этой площади по-прежнему казнят людей?
– А как же. – Мило издает короткий сухой смешок, без тени юмора. – Парижский палач наведывается на Гревскую площадь чаще, чем пьяница в кабак… Последняя казнь была не далее как две недели назад: служанка отравила своих хозяев крысиным ядом. Видимо, хозяин ее обрюхатил, заставил сделать аборт, а затем решил выкинуть на улицу. Девушка была светловолосая, совсем юная и довольно-таки смазливая. Надо было видеть всех этих рыбачек и торговок, которые населяют район, – как они все раскисли от жалости, когда бедняжка всходила на эшафот… В итоге палача забросали камнями, и ему пришлось разогнать толпу саблей.
– Неужто в городе скверная обстановка?
Полицейский хмурится.
– Обстановка нормальная, я бы сказал. Однако народ обнаглел вконец и часто ведет себя нахально. Терпения у людей все меньше. Одному дворянину забросали камнями карету… В бедняцких кварталах вспыхивают мятежи. Как-то раз взбунтовались из-за дороговизны хлеба и нехватки питьевой воды: результат – стекла выбиты, несколько лавочников избиты… А какого-то пекаря, который добавлял в муку известь, швырнули в Сену, и бедолага захлебнулся.
– А что происходит в кофейнях?
– Все как обычно. Что-то затевают, болтают всякую чушь, произносят речи, размахивают газетами, читают памфлеты, кому-то угрожают… О короле судачат мало, народ его по-прежнему любит. Зато королеву терпеть не могут: австрийская сука и так далее. Лепят ей нового любовника каждые две недели… Но дальше слов дело не движется. Время от времени министр от имени короля подписывает несколько lettrеs de cachet
[26]
, полдюжины недоумков закрывают в Бастилии, и все успокаивается до следующего раза.
Он умолкает, когда хозяин приносит им вино – один кувшин и два стакана. Разливает Рапосо: на два пальца – себе самому, целый стакан – собеседнику.
– Давай рассказывай, – подбадривает его Мило.
Рапосо размышляет. Торопиться ему некуда. Лучше браться за дело без лишней суеты.
– Сопровождаю двоих земляков, которые только что прибыли в город, – признается он наконец.
– Эмигранты?
– Ни в коем случае. С паспортами у них полный порядок.
– Опасны?
Рапосо с сомнением качает головой, однако тут же вспоминает долговязого академика, стреляющего в бандитов, которые пытались напасть на его экипаж неподалеку от Аранда-де-Дуэро.
– Приличные люди, – отзывается он. – Так просто их не возьмешь.
– Собираешься избавить их от лишних денег?
Рапосо махнул рукой, показывая, что собеседник не угадал.
– Деньги тут ни при чем.
– Так-так… Насчет клиентов я понял, теперь давай ближе к делу.
– Задачи у нас две, – говорит Рапосо. – Первая – следить за ними повсюду.
– А где они обычно бывают?
– Книги, издатели… Всякие такие места…
В серых, жестких глазах Мило зажглась искорка неподдельного любопытства.
– Не связано ли все это с какой-нибудь подпольной деятельностью?
– Черт их знает. Может, и связано.
– Отлично… Это несложно выяснить. А вторая задача?
– Вторая – как только настанет удобный момент, перейти к действию.
– Что за действия? Насильственные? – Губы Мило искажает кривоватая усмешка. – На поражение?
Рапосо неопределенно разводит руками, давая понять, что раскрывать все карты прямо сейчас он не намерен. Затем сует левую руку в противоположный карман, где хранит пистолет.
– Я же тебе сказал: это уважаемые люди. Дело деликатное, понимаешь? Со временем мы сообразим, как его лучше обстряпать.
Говоря все это, он достает из кармана кошелек с монетами и как ни в чем не бывало протягивает Мило.
– Небольшой аванс: десять луидоров, чтобы, как говорится, смазать петли.
– Ого. – Мило взвешивает мошну на ладони, его физиономия изображает удовольствие. – Вот оно, значит, как… Что ж, добро пожаловать в Париж, дружище!
И, приподняв стакан, пьет за здоровье Паскуаля Рапосо.
Полнейшее разочарование. Эти слова огорченный дон Эрмохенес повторяет трижды, пока они, после целого утра бесплодных хлопот, разделываются с фрикасе из цыпленка и бутылкой анжуйского, уплатив по шесть франков с человека в трактире «Ландель», расположенном в постоялом дворе «Де-Бюси», куда их привел Брингас. День солнечный, и в окнах трактира виден сплошной поток экипажей и праздной публики, явившейся приобрести драгоценности, украшения или модную вещицу на Пти-Дюнкерк, набережной Конти или площади Дофина. Библиотекарь с любопытством рассматривает проходящих мимо него дам, размышляя при этом о своей покойной супруге, которая так отличалась от этих развязных парижанок, любительниц магазинов, где продаются модные туалеты. Невозмутимый адмирал, сидя подле него, молча орудует вилкой, любуясь целым парадом франтов, разодетых на польский или черкесский манер, ярмарку высоких причесок, лент и шляпок, надетых поверх напудренных волос, – накладных или натуральных. В отличие от академиков, Брингас жует энергично, то и дело прихлебывая вино. Содержимое тарелки вызывает в нем такую же жадность, как и уличные сценки, которые он одновременно созерцает в окно.
