Брингас, который как раз в этот миг собирается отхлебнуть еще вина, отрывает от стакана указательный палец с чрезмерно отросшим ногтем и тычет им в собеседника.
– Вы, как я вижу, наивны, сеньор. Ни знать, ни клир, не говоря уже о короле и его семействе, не обладают достаточной душевной щедростью, чтобы пойти на жертвы, которые могли бы превратить то, что мы видим сейчас, в достойную страну.
– Но ведь король Людовик слывет великодушным…
– Великодушным? Не смешите меня, сеньор, а то я поперхнусь. Этот шматок сала, чей единственный талант состоит в том, чтобы гордо носить свои рога, заниматься охотой и починять сломанные часы? Это его подпись стояла на lettre de cachet, которое отправило меня в Бастилию за какой-то ничтожный памфлет!
Выглядывая из-за стакана, Брингас обводит двор гневным взглядом.
– Взгляните на этих людей, – добавляет он. – На этих слабоумных! Большинство из них до сих пор уверено, что король – добрый малый, любящий отец, сбитый с толку Изабеллой Австрийской и ее министрами.
С сухим стуком, похожим на удар топора, который палач обрушивает на шею осужденного, аббат ставит пустой стакан на бочку.
– Но однажды они проснутся. А скорее всего, их разбудят. И тогда…
– Что – тогда? – интересуется дон Эрмохенес.
– Тогда наступит черед великой революционной бойни.
– Какой ужас!
Не дрогнув, Брингас пристально смотрит ему в глаза.
– Вы ошибаетесь, сеньор. Любая революция с ее излишествами – так же, как и всякая гражданская война, – дает выход скрытым талантам. Помогает проявить себя выдающимся людям, которые руководят другими людьми… Поверьте, это так. Речь идет о чудовищных, но необходимых переменах.
Их беседу прерывает – и очень вовремя, по мнению дона Эрмохенеса, – появление человека в рыжем парике и камзоле из темного сукна, который отпирает дверь лавки и вопросительно рассматривает посетителей, узнавая Брингаса; тем временем аббат, не обращая внимания на адмирала, который шарит в кармане и кладет на бочку несколько монет, устремляется ему навстречу, пожимает руку и обменивается вполголоса несколькими словами, кивая на своих спутников. Человек удовлетворенно кивает, приглашая войти, и в следующее мгновение академики оказываются в удивительном месте: писчебумужном магазине, набитом мешками с брошюрами и старыми газетами. Имеется там и столик наборщика с приоткрытыми ящичками и рассыпанными свинцовыми литерами, и даже старый печатный станок, который выглядит еще вполне пригодным. Единственный источник света в этом помещении – слуховое оконце, расположенное почти под потолком, так что входящие через него лучи солнца скупо подсвечивают наставленные один на другой в дальнем углу ящики с книгами.
– Этот сеньор, – представляет хозяина Брингас, – мой давний приятель, которому я всецело доверяю. Его зовут Видаль, и он занимается тем, что на здешнем наречии именуется colporteur
[35]
. В Испании мы бы его назвали «бродячий продавец книг и печатных изданий». А по здешним понятиям специалист – прошу обратить внимание именно на это ключевое слово – по самым разнообразным книгам.
Продавец по имени Видаль, говорящий на пристойном испанском, улыбается с видом человека, который все отлично понимает, показывая зубы, без сомнения пережевывавшие пищу и в лучшие времена. У него желтоватая и тонкая, как пергамент, кожа, испещренная морщинами и усыпанная веснушками, и по своему внешнему виду он скорее напоминает англичанина, нежели француза.
– Сеньоров интересуют философские книги?
– Смотря что под этим понимать, – живо реагирует дон Эрмохенес.
– Что вы имеете в виду?
Смущенный библиотекарь медлит с ответом: он помнит недавний разговор с аббатом о специфике некоторых терминов. Адмирал, который предвидел такой поворот, приходит к нему на помощь:
– Имеется в виду философия, которой отмечено их содержание, – уточняет он.
– В тех книжонках, про которые я вам рассказывал, Аристотелем оно точно не отмечено, – хохочет Брингас.
Торговец невозмутимо кивает на ящики с книгами.
– Я только что получил двадцать экземпляров «La fille naturelle»
[36]
. А еще у меня остались «L’Académie des dames»…
[37]
Кроме них – «Vénus dans le cloître»
[38]
и лондонское издание «Anecdotes sur Madame la comtesse Du Barry»
[39]
, которое по-прежнему заслуживает пристального внимания.
– Нет-нет, Видаль, ты не так понял, – с улыбкой замечает Брингас. – Эти кабальеро пришли за другим.
Торговец смотрит на него с удивлением.
– Неужто им понадобилась настоящая философия?
– Вот именно!
– Кое-что из этого у меня тоже есть… «L’An 2440»
[40]
Мерсье. В Испании эту книгу сожгли, но здесь у меня ее буквально с руками отрывают. Есть несколько трудов Гельвеция, Рейналя, Дидро, «Философский словарь» Вольтера… Последний дороговат, в отличие от «Эмиля» Руссо, который уже столько раз переиздавался, что встретить его можно повсюду и он уже никого не интересует.
– Да что вы говорите? – удивляется дон Эрмохенес.
– Абсолютно никого. Даже полиция реквизирует в основном Вольтера. И это лишь повышает его стоимость.
– Эти господа ищут «Энциклопедию».
– Думаю, ее можно достать. Сейчас у меня ее нет, однако приобрести ее несложно. Дайте мне время, и я все улажу.
– Да, но речь идет о первом издании.
Видаль морщится.
– О, это гораздо сложнее. Его давно не выпускают, да и народ предпочитает новые издания. Может, вас заинтересуют экземпляры, отпечатанные за границей? Говорят, в некоторых из них оригинальный текст дополнен, другие же в точности воспроизводят оригинал. Возможно, мне удастся раздобыть для вас хороший репринт: например, отпечатанный в Ливорно и посвященный эрцгерцогу Леопольду, это семнадцать томов статей и одиннадцать гравюр… Могу попытаться раздобыть и женевское издание, отпечатанное Крамером.
– Боюсь, у наших сеньоров на этот счет есть иное мнение, – возражает Брингас.
– Нам нужен оригинал, – подчеркивает дон Эрмохенес. – Двадцать восемь томов, которые выходили в период с 1751-го по 1772-й… Нет ли возможности достать именно его, ведь это всего один экземпляр?
– Можно попробовать, но мне потребуется несколько дней. И гарантий я вам дать не могу.
