– Я внятно излагаю, приятель? – осведомляется Мило у Рапосо.
– Да, вполне.
Тем временем они выходят на набережную Эколь в районе старого Лувра. Мило облокачивается о каменный парапет, Рапосо стоит возле него. Вид, открывающийся с набережной, великолепен: Новый мост, заполненный множеством экипажей, катящихся в обе стороны меж двух берегов, набережная острова Нотр-Дам, разрезающая поток воды. Там и сям виднеются лодки и шаланды, скользящие по реке или пришвартованные к ее берегам целыми гроздьями.
– Коротко говоря, не удивляйся, – продолжает Мило, – если два твоих голубка и этот шут в одну прекрасную среду появятся в салоне супругов Дансени. Потому что аккурат этим утром Брингас представил их самой госпоже Елисейских полей; затем они отправились на прогулку и премило болтали, пока не добрались до ее экипажа, ожидавшего на площади Людовика Пятнадцатого.
– Все вместе?
– Именно. Видел собственными глазами, и еще Федеричи был со мной, как пес святого Бернарда, комментируя каждый их шаг.
Рапосо поворачивается спиной к реке и опирается локтями о парапет. Перед ним возвышается колокольня церкви Сен-Жермен-л’Оксеруа. Как раз напротив нее, соображает Рапосо, в Варфоломеевскую ночь, когда парижский народ так славно охотился на протестантов, жарче всего лилась кровь. Чтобы потом, добавляет он про себя, все свалили на испанцев и их монахов. Одним – заботы, другим – слава.
– Надо будет разузнать поточнее про этих Дансени. На всякий случай.
– Я сам с удовольствием тебе все расскажу, чтобы ты потом не говорил, что я не отрабатываю луидоры, которые ты мне отсыпал в прошлый раз… И те, что еще отсыплешь.
– Так что же, у этих господ много денег?
– Не то слово! Они нас с тобой купят с потрохами по цене всего лишь одного своего ужина.
– А баба?
Мило обращает на него насмешливый взгляд.
– Что – баба?
– Сам знаешь. – Рапосо соединяет два пальца – большой и указательный, и в образовавшемся отверстии елозит пальцем левой руки. – Любовники у нее есть?
Его собеседник грубо хохочет, показывая зубы и сухие бледные десны.
– Это Париж, приятель! Пуп светской жизни, а заодно всякого ее дерьма… Даже королева не отстает: все мужья с королем во главе носят рога так же естественно, как парики… Про Дансени, разумеется, тоже много чего болтают. По крайней мере, за ней кое-кто ухлестывает, а она позволяет себя обожать. Ее законный супруг – человек тихий, кроткий, от дел давно отошел и наслаждается спокойствием. У него хорошая библиотека, где он проводит большую часть времени. По моим сведениям, имеется там и «Энциклопедия»… О ней-то они и толковали с твоими испанцами.
– Можем мы взять все это под контроль?
– Разумеется. Там, где есть лакеи и слуги – и тех и других у Дансени предостаточно, – есть и полезные сведения.
– Значит, я могу полностью рассчитывать на тебя?
– Не беспокойся, приятель. Положись на старика Мило… Ты будешь знать обо всем так, словно сам был свидетелем.
Полицейский дружески хлопает Рапосо по плечу и указывает на трактир, расположенный по ту сторону моста.
– Что-то я проголодался, – говорит Мило, потирая живот. – Ты уже обедал?
– Пока нет.
– Что скажешь насчет жареных свиных ушей и пары стаканчиков красного, чтобы заморить червячка?
– Ничего не имею против ни того, ни другого.
– Платишь ты, разумеется.
– Даже и не мечтай.
– Тогда сыграем в кости. Как тебе такой вариант?
По дороге им попадаются хорошенькие парижанки, которых Рапосо провожает взглядом. Француженки ему нравятся, признается он себе уже в который раз. Они не жеманничают, как испанки, которые не выпускают из рук молитвенник или четки. Даже улыбаются так, будто бы делают мужчине одолжение.
– А что у тебя с развлечениями? – лукаво интересуется Мило.
– Пока не интересовался.
– Захочешь, мы с тобой наведаемся кое-куда. Посоветую тебе одно неплохое местечко. – На лице полицейского изображается блудливая ухмылка. – Когда ты был в Париже в прошлый раз, мы с тобой неплохо провели время.
– Я тебя понял.
– По-моему, это как раз то, что тебе нужно. Не советую охотиться вслепую. Мы только и делаем, что отправляем шлюх в Сен-Мартен, а из них половина – заразные… Тут в Париже чуть зазевался – и тебя сразу сделают полковником кавалерии: всю оставшуюся жизнь будешь расчесывать себе промежность.
В этот час оба академика и аббат Брингас находятся на противоположной – в нравственном отношении – стороне беседы, которую ведут между собой Рапосо и его приятель Мило. Сегодня в Испании праздник, дон Эрмохенес только что отстоял мессу в Нотр-Дам и со словами «ite, missa est» выходит из собора, чтобы вновь примкнуть к адмиралу и аббату, ожидающим под колоннадой, украшенной ангелами и королями. Незадолго до начала мессы адмирал прогулялся вместе с библиотекарем, с холодным любопытством озирая самую крупную в Париже церковь; однако стоило начаться службе, как адмирал покинул собор и присоединился к Брингасу, который все это время оставался на улице, с угрюмым и неодобрительным выражением лица поджидая ученых мужей.
– Ну что, как месса? – вежливо осведомляется адмирал.
– Очень трогательно, особенно здесь, под этими сводами. Однако в целом мало отличается от мессы где-нибудь в Леоне или Бургосе… Здание великолепно, однако витражи меня разочаровали. Я читал, что, проходя сквозь них, свет делается таинственным, почти волшебным.
– Именно так раньше и было, – кивает Брингас. – Но потом цветные стекла заменили обычными.
– В любом случае это очень необычный храм. Вы так не считаете?
Аббат хмурится.
– На мой взгляд, даже слишком, раз уж вы меня спрашиваете. Впрочем, как и все остальные церкви – и пышные, и поскромнее. Большинство их символов враждебны человечеству.
– И все-таки это совершенное произведение архитектуры, признайтесь!
Внезапно Брингас, словно ужаленный змеей, становится желчным, дерзким: он гневно тычет пальцем в оставленный позади собор, напоминающий огромный корабль, причаливший к берегу.
– А знаете, сколько рабочих свалилось с лесов, пока строился этот памятник суеверию и гордыни? Сотни! А может, тысячи. Можете себе вообразить, сколько голодных ртов можно было насытить, вместо того чтобы строить это каменное безобразие?
– Но город с некоторых пор просто немыслим без этого, как вы изволили выразиться, безобразия, – возражает дон Эрмохенес.
– А я бы его вообще уничтожил, а не только перестал бы о нем мыслить. В Париже, как и повсюду в Европе, не говоря об Испании, слишком много церквей. Знаете, сколько месс служится в этом городе ежедневно? Четыре тысячи! За каждую мессу платят по пятнадцать сольдо, а это значит, что религия ежедневно кого-то обогащает… А это…
