– Поверьте, мсье, – бормочет библиотекарь, – я не хочу обидеть ни мсье Бертанваля, с которым имел честь познакомиться несколько дней назад, ни других мсье, но это один из самых значительных моментов моей жизни.
Д’Аламбер выслушивает его признания с невозмутимостью человека, который в силу возраста и занимаемого положения выслушал за свою жизнь немало подобных комплиментов. Дон Педро в вежливых и сдержанных словах также выражает свое восхищение трудами д’Аламбера, которого он отлично знает и с удовольствием и пользой для себя прочел «Traité de l’équilibre et du mouvement des fluides»
[76]
и «Théorie générale des vents»
[77]
, в высшей степени любопытные ему как морскому офицеру.
– Для нас большая честь, дорогие коллеги, – говорит философ, – принимать в Париже просвещенных испанских академиков.
Адмирал с учтивой простотой кланяется другому знакомому Бертанваля: это пожилой человек, высокий, грузный, с лысой макушкой и волосами до плеч, а также багровой физиономией, пораженной псориазом.
– Неужто я имею честь познакомиться с самим профессором Франклином? – спрашивает дон Педро на вполне сносном английском.
– Именно так, – отвечает тот, польщенный.
– Это для меня честь и удовольствие, мсье, – говорит адмирал, переходя на французский. – Я имел счастье прочитать один из ваших трудов. Меня очень заинтересовало учение о кристалле и бифокальных линзах, а также возможности использовать громоотводы на морских судах… Позвольте мне выразить симпатию борьбе за независимость, которую ведут ваши соотечественники в Северной Америке… Как вам известно, моя родина безоговорочно ее поддерживает.
– Знаю и премного вам благодарен, мсье, – отвечает Франклин все тем же любезным тоном. – С тех пор как я в Париже, я часто общаюсь с вашим послом, герцогом де Аранда, и он всегда производит на меня самое приятное впечатление.
Оживленная беседа идет своим чередом, когда Бертанваль излагает своим собеседникам цель пребывания дона Эрмохенеса и дона Педро в Париже. Те выражают свои сомнения и опасения, а д’Аламбер упоминает спорную достоверность некоторых переизданий «Энциклопедии». Только перепечатка ин-фолио, сделанная в Женеве между 1776 и 1777 годом, уверяет он, полностью соответствует первому изданию. Вот почему сейчас сложно найти даже эту перепечатку. Последнее полное издание, насколько ему известно, к несчастью для испанских друзей, несколько месяцев назад было отправлено в Филадельфию присутствующим здесь сэром Франклином.
– Когда вы вошли, мы как раз обсуждали американскую революцию, – заключает он.
– Знамя свободы поднято, – говорит Франклин так, будто бы это каким-то образом следовало из предыдущего диалога. – Сейчас речь идет о том, чтобы его удержать.
– Именно этим наш друг среди прочего занимается в Париже, – объясняет д’Аламбер академикам. – Поиском финансов и поддержки.
– Остается лишь пожелать вам всего наилучшего в этом благородном деле, – официальным тоном провозглашает дон Эрмохенес.
– Благодарю, мсье. Вы очень любезны.
– Мсье Бертанваль, – говорит д’Аламбер, – утверждал, что англоамериканцам никогда не удастся укрепить свою мятежную республику. Доктор Франклин, разумеется, соглашался. А мсье Кондорсе склонялся скорее ко второму, чем к первому… – Он поворачивается к дону Педро. – А что думаете вы, испанцы, об английской нации и ее участии в этой войне?
Адмирал отвечает не сразу.
– Я слишком субъективен, чтобы выражать свое мнение, – говорит он, поразмыслив. – Великобритания восхищает меня своим военным мужеством и гражданскими заслугами; но как испанский морской офицер, которым я был и остаюсь, должен признаться, что англичане всегда были моим естественным врагом. Поэтому свое мнение я оставлю при себе.
– Англичане циничны, брутальны и нахраписты, – прямо заявляет Франклин. – Свою империю они удерживают в основном пушечными залпами и кулаками. В остальном же, мсье, знаменитая английская вежливость относится лишь к очень немногочисленной элите… Уверяю вас, у любого испанского крестьянина больше достоинства, чем у английского военного.
– А как вы относитесь, господа, к войне в тринадцати колониях? – обращается к академикам Бертанваль.
На сей раз адмирал почти не задумывается.
– По моему мнению, – отвечает он, – Северная Америка в конце концов превратится в гражданскую республику: во всяком случае, атмосфера, как в прочих молодых странах, располагает именно к этому. И даже пейзаж.
– Интересное сравнение, я имею в виду пейзаж. И очень уместное, – удивляется Франклин. – Вам знакома эта земля?
– Немного. В юности я ходил на корабле как вдоль ее берегов, так и вдоль тихоокеанских… И думаю, что индивидуалистский характер этих обширных и пустых пространств плохо сочетается со старыми монархическими представлениями, которые мы сохраняем в Европе.
– Что ж, вы правы. – Франклин поворачивается к дону Эрмохенесу. – А что думаете вы, мсье?
– Я всю свою жизнь почти не выезжал из Мадрида, – признается библиотекарь. – И вижу все это по-другому. Полагаю, когда у кого-то есть материальный достаток или духовные сокровища, которые следует оберегать, а заодно необходимая зрелость, тогда как кипение юности, напротив, осталось позади – я имею в виду также и молодые народы, подобные тем, что населяют английские колонии, – он, прежде всего прочего, имеет склонность почитать короля на троне… Поэтому мне кажется, что они поступят так же: во главе государства встанет американский монарх, представляющий новую нацию и наделенный всеми необходимыми полномочиями, но в то же время по-отечески заботящийся о жизни своих подданных.
– Боже упаси! – от души хохочет Франклин. – Плохого же вы мнения о моих земляках, как я погляжу!
– Наоборот, очень хорошего. Но к мудрым и справедливым правителям я тоже хорошо отношусь.
– Подобная точка зрения делает вас идейным противником Франклина и Кондорсе, – восклицает д’Аламбер.
– Что вы, мне бы в голову не пришло… Это всего лишь точка зрения, которую я готов обсуждать с позиций разума и доброй воли.
– С этих позиций можно обсуждать все что угодно, мсье, – любезно соглашается Франклин.
– А вы, мсье бригадир? – интересуется д’Аламбер. – Кому вы больше доверяете, гражданам или королям?
– Ни тем, ни другим.
– Несмотря на то что вы испанец?
Дон Педро выдерживает благоразумную паузу. Затем на его губах появляется печальная усмешка.
– Именно поэтому, – мягко отвечает он.
– Отчасти я согласен с мсье бригадиром, – говорит д’Аламбер. – Я тоже не доверяю человеческому существу, находящемуся в плену своих собственных порывов, а заодно его скудным силам и личным границам.
