– Если землякам мсье Франклина в самом деле приходится рассчитывать исключительно на мушкеты и порох, – добавляет д’Аламбер, – то старушке Европе с ее зрелым разумом остается лишь постигать и уважать законы, которые предписывают природа и разум… Нашей революции, господа, не нужно никакого иного оружия, за исключением пера и слова.
Переведя взгляд в сторону от собравшихся за столиком, адмирал видит Брингаса: тот, сидя с книжкой в дальнем углу, хмуро наблюдает за ними. А ведь вы, господа, начисто позабыли о чудаковатом аббате, чуть было не восклицает адмирал, и обо всех, подобных ему! Вы никогда не были на борту корабля, в который летят шрапнель и осколки, сознавая, как много способно вместить человеческое сердце. В ложной безопасности кофейни с ее изысканными манерами, культурной беседой, полной прекрасных филантропических идей, вы забыли о несчастных и обиженных, о бесчисленной темной армии, которая лелеет гнев и ненависть в нищих трактирах, в зловонных предместьях, куда едва проникают лучи разума и философии. Вы забываете о тяжести снежной лавины, о могуществе моря, о силе слепой природы, сметающий все и вся на своем пути. Забываете о законах самой жизни. Размышляя обо всем этом, дон Педро на мгновение испытывает огромное желание ударить кулаком по столу и ткнуть пальцем в сторону человека, о котором они забыли, как некогда неведомая рука указывала на письмена, проступившие на стене во время беспечного, пышного и трагического Валтасарова пира. Он чувствует потребность привлечь их внимание к темному силуэту, притаившемуся там, в глубине, пожирая глазами газеты и всю вселенную – разумом. Ударить по столу и все это наконец-то высказать. Заявить, что уж он-то знает, кто подожжет этот мир! Но адмирал лишь пожимает плечами, ставит чашку на стол и ничего не предпринимает.
Вечером, вернувшись из очередного безрезультатного похода в книжную лавку на улице д’Анжу, академики и Брингас прохаживаются среди крылатых коней по галерее в западной части сада Тюильри. Поскольку въезд экипажей сюда запрещен, вокруг множество гуляющих. Небо затянуто облаками, но солнце стоит высоко и воздух прогрет. С другой стороны моста открывается чудесный вид на площадь Людовика Пятнадцатого с отлитым из бронзы конным монархом, деревья Елисейских полей и Сену, текущую в отдалении.
– Обратите внимание, – сообщает Брингас, – перед вами один из самых впечатляющих городских пейзажей Европы… Закаты здесь просто великолепны!
– Как хорошо, что здесь разрешают гулять, – замечает адмирал. – Я был уверен, что это королевские владения и заходить сюда можно только в День святого Людовика.
– Ну, это для простолюдинов, – иронизирует аббат. – Для сброда. Взгляните, как выглядят гуляющие: все до единого – порядочные люди, одежда из лучших магазинов, у дам на руках – собачонки, которых я бы лично поджарил на вертеле, содержанки из Оперы, пижоны и паразиты… Посмотрите на всех этих несуразных красавчиков в высоких париках, с накладными родинками на физиономиях и в идиотских камзолах, узких, как макаронины. Вот бы их всех на галеры! Между тем швейцары, охраняющие ворота, не пускают сюда людей достойных, которые не выглядят должным образом, – без всех этих кружев на рукавах и галунов на шляпах. Они и на меня косо смотрели, заметили? Как говорится, не суди о монахе по сутане!
– Какие очаровательные детишки, – умиляется дон Эрмохенес, глядя на двоих серьезных малышей, которые шагают рядом с родителями, одетые как взрослые и с парадными шпагами на поясе.
– Какие, вот эти? – выходит из себя Брингас. – Нет более гадкого зрелища, сеньор, чем видеть малых сих морально падшими раньше времени из-за тупости своих родителей… Только взгляните на их костюмы, на кудри, белые от пудры, на дамские букли, потешные шпаги и треуголки в руках! Тщеславные и надутые, как их папаши или как те взрослые, в которых они однажды превратятся… Хорошо было бы уничтожить их прямо сейчас, пока они маленькие и безобидные. Через несколько лет это будет намного сложнее.
– Какие ужасы вы говорите, сеньор аббат!
– Ужасы, по вашему мнению? Какие времена, такие и разговоры. Мы – люди простые. В любом случае эти потешные моды извращают истинную природу человека. Будь я законодателем, всякий раз, видя такого ряженого, я бы отнимал его у дебилов-родителей и отправлял переучиваться в государственный коллеж!
– Прямо как Ликург, – смеется адмирал.
Аббат недобро косится на него.
– Вот именно, сеньор. Как этот просвещенный лакедемонец… Честно говоря, не понимаю, над чем вы смеетесь. Не вижу ничего смешного.
Луч солнца прорвал тонкий слой облаков, и растительность сада обретает свежие цвета. Серая лента Сены сверкает вдалеке стальным блеском.
– В самом деле, красиво, – говорит адмирал, меняя тему.
– Настанет день… – гнет свою линию Брингас, не замечая, что его перебили.
Дон Эрмохенес, опершись о балюстраду, словно бы ничего не замечает. Он опустил голову и выглядит обеспокоенным, будто бы у него что-то болит.
– Что-то случилось, дон Эрмес? – спрашивает адмирал.
– Да, проблема физического свойства, – признается библиотекарь, краснея. – Естественная надобность, к тому же совершенно нестерпимая… Боюсь, у меня расстройство от жары.
Дон Педро растерянно смотрит по сторонам.
– Не знаю, есть ли здесь…
– Сейчас все устроим, – заявляет Брингас. – В конце этой лестницы под колоннадой есть платные кабинеты.
– Полезное изобретение, – приободряется дон Эрмохенес. – А вас не затруднит проводить меня туда немедленно?
– Сию же секунду. У вас есть мелкие деньги? Подождите нас здесь, если вам угодно, сеньор адмирал.
Брингас и библиотекарь исчезают. Дон Педро опирается о балюстраду и любуется видом. С другой стороны моста на площади виднеются экипажи, однако в той части, где располагаются сады, посетители прогуливаются среди деревьев и квадратных газонов пешком. Мелькают шелковые платья и шали, обрамленные кружевами, дамские шляпки, украшенные лентами и перьями, кафтаны и облегающие камзолы, швейцарские треуголки. В этой суете и пестроте адмирал выделяется строгостью: на нем простой фрак из сукна цвета морской волны с железными пуговицами, замшевые брюки и английские туфли. Под мышкой трость-клинок, а на серых волосах без пудры, забранных на затылке в хвост, черная треуголка, чуть сдвинутая на правый висок.
– Вот так сюрприз, – раздается голос у него за спиной. – Строгий испанский кабальеро – один, в саду Тюильри!
Повернувшись, адмирал обнаруживает перед собой мадам Дансени. Улыбаясь, она снимает перчатку и протягивает ему руку, которой дон Педро, приклонив голову, касается губами.
– Я ожидаю своих друзей.
– Аббата и этого милейшегого дона Эрмохенеса? Я угадала?
Улыбка Марго Дансени очаровательна. Похоже, неожиданная встреча ее обрадовала. На ней простая и изысканная одежда для прогулки: орехового цвета платье с драпировкой, подвязанное кармазиновым кушаком на талии, которой не требуется корсета из китового уса или других ухищрений, чтобы была заметна стройность. Накидка а-ля Медичи, зонтик от солнца. Мадам Дансени без шляпки, с высокой прической, украшенной лентой и страусовым пером. Сопровождающие ее Лакло и Коэтлегон также приветствуют адмирала. Первый – любезно, второй – сухо и сдержанно; звякают цепочки от часов и брелок, свисающие из кармана жилета в полоску.
