– Прошу выбрать оружие.
– У меня нет опыта в таких делах, однако полагаю, выбирать должен мой соперник.
– Он предоставил это право вам, из уважения к вашему возрасту… Пистолет?
Дон Эрмохенес, слушавший этот разговор с широко открытыми глазами, наконец приходит в себя:
– Надеюсь, вы это не всерьез?
– Очень даже всерьез, – вмешивается Брингас. Со стороны может показаться, что он страшно рад такому повороту событий.
Адмирал согласно опускает веки и с печальной улыбкой смотрит на Лакло.
– У меня слишком слабое зрение, чтобы стреляться в столь ранний час, когда света еще недостаточно.
– Думаю, мсье Коэтлегон вас поймет… Значит, шпага?
– Как вам угодно.
– До первой крови?
– Это зависит от мсье Коэтлегона.
– Отлично. Сделаю все возможное, чтобы так оно и было. Ваши секунданты?
Адмирал холодно кивает на дона Эрмохенеса.
– Этот мсье.
– Я? Секундантом? – возмущается библиотекарь. – Вы что, с ума сошли?
Никто не обращает на него внимания. Брингас взволнован, с его лица не сходит нетерпеливая и кровожадная гримаса, адмирал по-прежнему безучастен, и Лакло удовлетворенно кивает.
– Все прочее я беру на себя, – заключает он. – Включая знакомого хирурга. – Он поворачивается к дону Эрмохенесу, который так и застыл с открытым ртом. – Увидимся завтра, чтобы все обсудить подробно… Сумеете добраться до места, которое я вам назвал?
– Я его знаю, – отвечает Брингас.
– Замечательно. – Лакло поворачивается к адмиралу и стискивает его руку в своей. – От всей души сожалею, что так вышло, мсье… Коэтлегон вот уже несколько дней вне себя. Быть может, нам еще удастся его отговорить.
На этот раз адмирал наконец-то улыбнулся. На его лице появилось особенное, присущее только ему одному выражение – далекое, отсутствующее и в то же время теплое. Отрешенное, а быть может, напоминающее о его юности. Будто бы младший лейтенант флота, который тридцать семь лет назад сражался на борту «Короля Филиппа», временно одолжил ему эту улыбку.
– Всегда в вашем распоряжении. Всего наилучшего.
Все эти беспорядочные перемещения, бесконечные разговоры и странное поведение озадачивают Паскуаля Рапосо. Происходит что-то необычное, подсказывает ему интуиция, но догадаться, что именно, он не в силах. Он ждет, прислонившись спиной к ограде в пятидесяти шагах от расположившейся за столиком компании, с любопытством наблюдая за ними. Сегодня его очередь следить – агенты Мило заняты другими делами, – и он целый день ходит по пятам за академиками и Брингасом: сперва – в кофейню «Прокоп», далее – к продавцам книг, затем – на прогулку в сад Тюильри, куда он проник без особого труда, дав служителю несколько монет. Солнце опустилось уже совсем низко, похожее на янтарь небо желтеет среди верхушек зеленых лип, и Рапосо поздравляет себя с отличной погодой. День оказался на редкость длинным. Генриэтта, дочка хозяев пансиона «Король Генрих», вчера вечером наконец-то проникла к нему в постель, в этом деле она оказалась девчонкой куда более сноровистой, уверенной в себе и пылкой, чем он предполагал. Он и представить себе не мог, какой она окажется! Вот почему больше всего на свете Рапосо мечтает вернуться к себе в комнату и продолжить немой, однако в высшей степени выразительный диалог, который прошлой ночью вели они вдвоем, лежа без сна до самой зари, распугав все его мрачные мысли, а заодно и боль в желудке.
И все-таки, размышляет он, глядя издалека на академиков и Брингаса, что-то у них происходит, а что именно – он понять не может. Мадам Дансени и двое ее спутников поднялись из-за столика кафе и идут вдоль колоннады в сторону улицы Сент-Оноре. Спутники оживленно беседуют между собой, будто бы о чем-то спорят, а дама вроде бы нервничает, потому что шагает чуть впереди; когда же один из них протягивает ей руку, чтобы помочь подняться по ступенькам, она с раздраженным видом отворачивается.
Дав им уйти – у него еще появится возможность разузнать, что произошло, в этом ему поможет Мило, если, конечно, они будут что-то обсуждать дома, в присутствии слуг, – Рапосо устремляется вслед за академиками и Брингасом, которые удаляются в противоположном направлении через сад, мимо цветочных клумб и квадратиков газона, к ступенькам, ведущим к набережной Тюильри. Эти тоже, отмечает он, ведут себя довольно странно. Брингас и библиотекарь о чем-то бурно спорят, изредка обращаясь к адмиралу, который едва им отвечает и почти все время молчит, задумчиво покачивая тростью. Так они спускаются по лестнице к пристани и шагают между Сеной и фасадом Лувра, пока заходящее солнце окрашивает в красноватые оттенки пейзаж за их спинами.
9. Дело чести
У всех людей чести имеется только одна щека.
Дени Дидро. «Жак-фаталист»
– Дуэль противоречит здравому смыслу, – рассуждает дон Эрмохенес. – Господи, да неужели вы не понимаете, что в этом безобразии нет ни малейшей доблести! Эра просвещения заставит исчезнуть подобный способ разрешать споры. Вы со мной не согласны? Жестоко и бессмысленно думать, что достоинство человека заключается в том, чтобы убить себе подобного или самому отправиться в мир иной из-за каприза какого-то щеголя или напудренного забияки… Абсурдно давать человеку, сотворившему малое зло, шанс сотворить зло значительно большее!
Библиотекарь негодует, и равнодушие дона Педро распаляет его еще сильнее. Все трое прохаживаются по набережной Сены. Слева от них багровый вечерний свет окрашивает пурпуром фасад Лувра. Возле каменных перил, тянущихся вдоль реки, бакалейщики и букинисты прячут свой товар и разбирают прилавки.
– Я и представить себе не мог, что вы, дорогой адмирал…
– Это не его вина, – перебивает библиотекаря Брингас, пытаясь утешить. – Все само так сложилось.
– Да, но мы с ним несколько раз говорили о дуэли. И он всегда осуждал ее самыми разумными доводами. Это шаг назад, это дикость – вот что он говорил! А тут – пожалуйста: преспокойно соглашается, даже не пикнув! Какая муха его укусила?
– Я не мог отказаться, – говорит адмирал после долгой паузы.
– Вот именно, – подтверждает Брингас.
Но дон Эрмохенес никого не желает слушать.
– Что значит – не могли… Взять и сказать прямо, что все это несусветная чушь, повернуться к этим людям спиной. И все. И точка! Обратить все в шутку, не поддаваться на провокацию. Дуэль – это же провокация, и ничего больше! Ничего разумного!
Дон Педро бесстрастно улыбается краешком рта, будто его отвлекли от каких-то раздумий.
– Не все в нашей жизни разумно, дон Эрмес.
Библиотекарь смотрит на него в замешательстве.
– Вы меня изумляете. Господи, да я вас просто не узнаю! Я и вообразить не мог, что вы, с вашим хладнокровием…
Он замирает с открытым ртом, покачивая головой и подыскивая подходящие слова. Наконец поднимает руки и бессильно роняет их.
