Мовчан знал: если начать о чем-то думать сразу, легко ошибиться, человек часто принимает за правду именно то, что с первого раза приходит в голову. Не потому, что он доверчив, просто лень думать дальше.
Поэтому Трофим Сергеевич подбирался к тревожному вопросу издалека.
Сперва подумал о том, что остальные камеры изолятора пусты, и это свидетельство не такой уж плохой работы ОВД и его лично, ибо качество работы, как учили их на недавнем областном семинаре, определяется не столько пресечением и раскрытием совершенных преступлений, сколько профилактическими мероприятиями по недопущению противоправных деяний.
Потом он подумал о том, что условия здесь вполне сносные: через решетку свободно поступает воздух, топчан широкий и деревянный, а не из кирпича или бетона, как бывает в некоторых учреждениях подобного типа – не от склонности работников к мучительству, просто из кирпича и бетона надежней, дерево же то и дело приходится чинить.
Потом он подумал, глядя на Светлану общим взором, не вглядываясь в частности, что всегда хотел, кроме сына, иметь дочь. И она у него есть – семилетняя Оксанка от женщины Ирины, что живет в украинской части Грежина. Само собой, Ирина красива, и домик Ирины красив, и Оксанка красива, обе, и мама и дочка, хорошо одеты и ни в чем ни испытывают недостатка. Мовчан ведь бескорыстный человек, все, что зарабатывает честным, не совсем честным и совсем нечестным трудом, он тратит на свои две семьи. К Ирине приезжает редко и тайно, чтобы не узнала и не огорчилась жена. А если остаются деньги после трат на семейные нужды, Трофим Сергеевич балует себя тем, что больше всего любит, – красотой. Едет в Ростов-на-Дону, где доверенные люди подыскивают ему самую красивую из вновь поступивших на рынок телесных услуг девушек, он уединяется с ней и получает эстетическое наслаждение, как меломан от музыки или любитель изобразительного искусства от гениальной картины. А что платит деньги – да, платит, но никто ведь не возмущается, когда меломан за деньги приобретает билет на концерт, а любитель изобразительного искусства – в музей. Единственное, что смущало Трофима Сергеевича, – сам он не очень красив: волосы на голове стали совсем редкие, живот великоват, ноги тонковаты. Поэтому он всегда устраивает полутьму – так, чтобы можно было разглядеть в девушке лучшее, а она не огорчалась изъянами его телосложения. И часто завязывает юной красавице глаза, предварительно обласкав ее и успокоив. Чтобы не смотрела. Ведь, к примеру, когда ты любуешься какой-нибудь Джокондой, ты вовсе не желаешь, чтобы и она тебя видела. Даже страшновато представить. Трофим Сергеевич всегда предупреждал девушек, чтобы они не пытались изобразить симпатию, искусственную страсть и тому подобное. Ведь это все равно что картина в пляс пойдет – кому это понравится? Нет, девушка должна лежать спокойно, пожалуй, даже равнодушно, и это правильно, настоящее произведение искусства всегда равнодушно к потребителю. А после того как Трофим Сергеевич попользуется доставшимся ему произведением, он идет в ванную и там тихо и просветленно плачет, радуясь тому, что на свете есть такая красота, и жалея себя, что жизнь коротка.
Потом Мовчан вспомнил, что Ирина тоже, как и жена, начинает понемногу увядать, что его влечет к ней все меньше и меньше. В поселке немало симпатичных женщин, у которых можно получить утешение если не по взаимной симпатии, то в служебном порядке, как это делают многие работники его структуры, но сам он презирает их блудни, в них нет ни красоты, ни размеренности, а только поспешное и часто пьяное утоление неразборчивого аппетита.
Потом Трофим Сергеевич подумал, что, любя красоту, пожалуй, никогда не любил по-настоящему легальную супругу Тамару, нелегальную Ирину и вообще никого из женщин. Любить – это когда душа переворачивается, когда ты чувствуешь, что на все готов, когда возникает ощущение, что у тебя и любимого существа одна кровеносная система и каждое биение жилочки на его виске отдается сладко-болезненным биением твоего сердца. Так у Трофима Сергеевича было с сыном Степой, хотя сейчас уже меньше, так у него с Оксанкой. Все в нем обмирает и ликует, когда он видит Оксанку и обнимает ее.
Может быть, по отношению к Светлане в нем как раз и сошлись наконец две любви – к красоте и к человеку-женщине? И эстетическая, и мужская?
Осмелившись подумать об этом, Мовчан дал себе волю и оглядел Светлану осознанно, ничего не пропуская. Она в это время очнулась и медленно приподнималась, чтобы сесть.
Вот тут-то это и произошло, соединилось. Словно то красивое, что всегда любил Трофим Сергеевич, обнаружило способность ответить взаимностью. Словно ожила та же Джоконда, перестала быть картиной, а стала женщиной, готовой его полюбить. То есть не Джоконда, конечно, она на вкус Мовчана вовсе не красива, даже наоборот.
Прав оказался брат Аркадия. Угадал. Разглядел.
И что теперь делать? Хорошо это или плохо?
Эти мысли Трофим Сергеевич оставил на потом, а пока он был счастлив и благодарен судьбе. Смотрел на Светлану, улыбался и молчал.
– Что? – спросила Светлана, не понимая.
– А что? – спросил Мовчан, удивляясь, что она не замечает его счастья.
– Хотите что-то сказать? – спросила Светлана.
– Зачем?
Мовчан даже засмеялся: настолько нелепым показалось ему предположение, что нужно что-то говорить.
Но Светлане этот смех показался издевательским смехом тюремщика.
– Я требую адвоката! – жестко сказала она.
Слово «адвокат» в любящей душе Мовчана отозвалось так дико и неуместно, что он рассмеялся еще пуще.
– Какой адвокат, Света? – Он вытирал пальцем слезы смеха. – Какой адвокат, для чего?
– Для составления заявления на вас в суд!
Мовчан хохотал до изнеможения: какой еще суд, при чем тут суд, когда такое счастье и такая любовь?
В коридор заглянул недоумевающий сержант.
Трофим Сергеевич замахал на него рукой: уйди, не нужен!
Клюквин послушно скрылся.
– Я рада вашему чувству юмора, но, если не будет адвоката, я объявлю голодовку, – сказала Светлана неопределенным голосом: она не понимала, что происходит с майором.
Мовчан унял смех, откашлялся и сказал:
– Не надо, Света. Потерпи до завтра, завтра отпущу.
– Почему не сегодня?
– Есть причины.
– Это тайна?
– Нет, но… В общем, завтра.
Мовчан мог бы сказать, что дело в приезде Степы (любовь любовью, а отцовский долг никто не отменял), но сработала милицейско-полицейская привычка наводить туман. Туман, конечно, односторонний: я тебя вижу, ты меня нет. Видящему легче управлять невидящим.
– Тогда пусть принесут поесть! – велела Светлана.
– Разве не кормили? Как тебя там, иди сюда! – закричал Мовчан.
Клюквин тут же возник.
– Почему не кормим задержанных? Живо принес!
