Но тут Евгений неожиданно изменил русло речи, взялся убеждать, что границы государств, сложившиеся в новейшей истории, нерушимы, что российская власть, деля меж собой и кое-кем из приближенных земли и богатства народа, решила упредить народный гнев, впрочем, почти уже невозможный, и коварно сделать народ своим подельником: от его лица и имени она хапнула кусок чужой территории, тем самым в одночасье превратив русских людей, где бы они ни жили и как бы к этому ни относились, в соучастников беззакония и позора. И грежинцы, чуя правду и в этих словах, устремили негодующие взгляды на Стиркина, словно именно он предлагал им стать подельниками и соучастниками беззакония.
А Евгений стремился дальше, он разоблачил тайные механизмы происходящего, сказав, что на самом деле нет русских и украинцев, а есть богатые и бедные, и все происходящее делается в пользу богатых руками бедных, недаром же Мельниченко нанял себе головорезов, которые защищают не русских и не украинцев, а карман этого самого Мельниченко, и грежинцы с негодованием посмотрели на черных охранников Кахи: эту ни в чем не повинную касту у нас не любят повсеместно, многие зрелые и пожилые местные жители хорошо помнили, как лютовали они на кирпичном комбинате и молокозаводе, отлавливая несунов, заделывая дыры в заборах и стенах, выставляя на позор в стенгазетах какую-нибудь многодетную мать, которая всего-то пыталась пронести под кофтой полдюжины глазированных творожных сырков, коими славился на всю страну грежинский молокозавод; в соответствии с парадоксальной политикой распределения эти сырки тоннами отправлялись в Москву, в самом же Грежине в открытой продаже их не было.
Пока грежинцы решали, на кого из трех военных групп обратить свой гнев, Евгений перешел к новой теме, он объявил, что если копнуть глубоко, то и Мельниченко лишь пешка в большой игре государств, в масштабной схватке с агрессивной и наглой Америкой, это бой во имя объединения всех славян, вместо чего мы видим предательство братского украинского народа, качнувшегося к Америке через посредство Европы, не понимающего, что Штаты используют его и вытрут о него ноги, как вытирали они ноги обо всех, кому сначала помогали, чтобы потом ослабить или вовсе уничтожить.
Настоящее же предательство, не давал опомниться Евгений, совершил по отношению к украинскому братский русский народ, который предал то, что выше государств, территорий и даже наций – идею человеческой свободы, идею справедливости и правды, и это обидно, ведь именно русский народ положил за эту идею миллионы своих и чужих жизней, именно русский народ всегда недоволен настоящим и глядит в будущее, но именно он вдруг выступил в роли охранителя настоящего со всеми его паскудными лишаями, даже гордясь ими!
При этом, развивал мысль Евгений, дело даже не в народах и нациях, не в их вождях и не в идеях, а в том, что каждый человек хранит в себе свет, называемый разными религиями по-разному, он пробивается из будущего в настоящее, как сквозь дырку в заборе, поставленном самим же человеком для охранения своей тьмы, поэтому, если довести до абсолюта, нет никаких мусульман, христиан, иудеев и буддистов, нет европейцев, азиатов и африканцев – есть разлитый по миру свет и разлитая по миру тьма, и там начинается путаница, где тьму называют светом, а свет тьмой!
Но есть способ все поставить на свои места, обнадежил Евгений вконец заплутавших в его словах грежинцев, надо просто посмотреть на детей, в которых есть свет от рождения!
– Посмотрите на этого человека, а потом на него и на него! – указал Евгений на Стиркина, на Каху и на лейтенанта. – Посмотрите и представьте, что им по десять лет. Стали бы они убивать друг друга настоящими пулями из настоящих автоматов? В самом худшем случае просто и честно подрались бы, вот и все, а потом сцепили бы пальцы и сказали: мирись, мирись и больше не дерись! Потому что дети понимают, что им еще жить и жить, их еще манит эта дырка в заборе, она всем им светит, а вы, получается, глупее детей, если заткнули эти дырки или пробили в других местах совсем другие, откуда на самом деле светит тьма! И в свете этой тьмы вы считаете себя, идиоты, взрослыми и умными людьми! Да дураки вы последние после этого!
Все это выглядело нелепо. Нелепой была фигура человека в допотопной военной форме, нелепы были многие его слова, нелепо было то, что все почему-то его слушают, но больше всего нелепыми в результате выглядели застывшие в боевой готовности фигуры бойцов, особенно когда Евгений сравнил их с детьми. Многие при этом, кстати, переглянулись и невольно усмехнулись, вспомнили свое детство, для большинства не такое уж далекое, и подумали: а ведь и правда, вряд ли они схватились бы за настоящие автоматы, да и кто бы им их дал.
– Наплел тут! – дружески укорила Марина Макаровна Евгения. – Лучше бы сказал, что конкретно делать.
Тут вперед выступил Веня Вяхирев. Всегда мучавшийся загадкой, как в обычной жизни, на ровном месте рождаются преступления, он вдруг понял, что и законность может возникнуть на ровном месте, как бы неожиданно. Но лучше, когда есть повод. И сейчас повод имелся.
– Так, – сказал он, застегивая пуговицы кителя и этим обращая внимание всех на то, что он в форме представителя охраны правопорядка, – прошу всех посторонних очистить территорию. Отказавшихся имею право преследовать в административном и уголовном порядке, так как присутствие военных и вооруженных лиц может быть оправдано только чрезвычайным положением, а оно официально не объявлено.
– Круто поворачиваешь, капитан! – заметил Каха.
– Не я поворачиваю – закон, – с достоинством ответил Вяхирев. – А если кто из вас плюет на закон, скажите об этом прямо, пусть народ услышит.
Никто не решился сказать об этом прямо. Однако Стиркин не удержался и начал было:
– Смотря какой закон…
– Действующий на данной территории для данных жителей! – оборвал его Вяхирев.
Все три предводителя задумались – тратя, как часто бывает у людей, время на то, чтобы принять то решение, которое уже было принято их душой. Но они мысленно как бы проговаривали все доводы, чтобы убедиться, что нет ошибки. Действительно, мыслили себе лейтенант, Стиркин и Каха, как ни крути, а этот капитан здесь единственный легитимный и облеченный полномочиями представитель закона. Вообще-то, конечно, можно поспорить с тем, работает ли закон в конкретных обстоятельствах, но споры неизбежно приведут к тому, что будет применено оружие и все друг друга покрошат к чертовой матери. Загвоздка лишь в том, кто первый даст ход назад. Я-то уж точно нет, думал Каха. Подожду, когда они стронутся, думал лейтенант. Стиркин без боя не сдается, думал Стиркин. Но ведь у детей первым налаживает мир самый старший и самый умный, вспомнили они практически одновременно, поэтому последующие действия совершились так согласованно, будто они об этом договорились: Стиркин спрыгнул с кучи, Каха сел в джип, а лейтенант направился к бронетранспортеру, за ним весело побежали его солдаты.
– Еще встретимся, я тебе рыло намну! – крикнул один из них в сторону бойцов батальона Кахи.
– Подивимося! – ответили оттуда.
– Знакомый? – полюбопытствовал лейтенант.
