– Что?
– Да что хочешь. Ты прямо в настроение говоришь.
– Еще я вижу, что тебе хотелось бы увидеть во мне человека, с которым тоже можно пройтись. Но не получится. Ты думаешь, что после мужа ни с кем не получится. Но ты не хочешь в это верить и надеешься, что все-таки получится.
– Абсолютно! – опять согласилась Марина. – За вычетом того, что уже не надеюсь.
– Надеешься, – не согласился Евгений. – Только тебе неприятно, что ты надеешься. Стыдно.
– Абсолютно, – тихо, почти неслышно оборонила Марина, признаваясь в самом сокровенном. И тут же спохватилась: – Ладно, провожатый, спасибо, пришла я.
Они были у ворот красивого дома под черепичной крышей, дом этот увлеченно строил Максим на месте старого, родительского; муж так горел работой, что даже на полгода забыл о своей любимой дороге.
– Перестань, – вдруг довольно твердо сказал Евгений.
Марина даже слегка поежилась, хотя вечер был по-прежнему теплым и легкие ветерки были не прохладнее окружающего воздуха: ей почудилась в голосе Евгения шутливо-приказная интонация Максима. Такой она бывала, когда он звал ее на ласковые дела.
– Сколько тебе одной в окна смотреть? – спросил Евгений. – Что ты там новое увидишь?
И опять попал: Марина часто сидела по вечерам у окна с рюмочкой, глядя на улицу, на которой никто уже не мог появиться, – то есть не мог появиться тот, кого она ждала.
– В гости, что ли, напрашиваешься? – усмехнулась она и замерла, ожидая ответа. На Евгения не смотрела, чтобы слышать только голос.
Этот голос, натурально голос Максима, сказал ей:
– Хозяева к себе домой в гости не ходят!
– Это кто у нас тут хозяин в моем доме нашелся?
– Человек везде хозяин, где ему хорошо.
– А кто тебе обещал, что будет хорошо? – спросила Марина, с ужасом слыша в своем голосе игривые нотки.
– Мне, Марина, уже хорошо, я хочу, чтобы и тебе хорошо было.
Марина попыталась повернуть ситуацию, напомнив и Евгению, и самой себе, кем он кажется другим людям.
– Очень уж ты странный, – сказала она. – Не хватало еще с психоватым связаться, на меня люди смеяться будут.
– Я знаю, что кажусь странным, – признал Евгений. – Но что ты хочешь после ранения и контузии?
– Серьезно? Где это тебя?
– Извини, не могу сказать.
– Ясно. Я не хотела тебя обидеть.
– Ничего.
– Торопкий сказал, ты у брата остановился?
– Да. Идти далеко. Да хоть бы и близко. Знаешь, ты не топчись, красавица, ты уж или зови в гости, или не зови! – сказал Евгений совсем голосом Максима.
Марине даже как-то нехорошо стало, она приложила ладонь ко лбу, подержала так и сказала:
– Красавица тут ни при чем, а место есть, где положить, переночуешь.
В доме она провела его сразу же в гостевую комнату на первом этаже.
– Вот, тут тебе и кровать, и все удобства рядом, – она приоткрыла дверь в ванную комнатку, – полотенца чистые, все чистое, как в гостинице, – скомкано и торопливо продолжила она. – И спокойной ночи, мне вставать завтра рано.
– К окну пойдешь? – спросил Евгений.
Марина наконец рассердилась – и очень рада была своей настоящей, не надуманной сердитости:
– Знаешь что, хватит мне в душу лезть, все равно не пущу!
– Не лезу я, Мариша, – сказал Евгений просто и задушевно, как давней подружке сказал. – Просто у меня у самого такая же ерунда. Не могу забыть.
– Кого?
– Женщину. Девушку. До тридцати с лишним лет не влюблялся, а потом встретил… Увидел и сразу понял: вот она, сказал Евгений, представив при этом Светлану и тяжело вздохнув, – сказал Евгений, в самом деле представив Светлану и в самом деле вздохнув.
– А что случилось? Расстались?
– Погибла. Двадцать три ей было.
– Господи, ужас какой. От чего?
– От смерти. Шальной снаряд.
– Что делается, вот уроды! – с горечью произнесла Марина. – Все шальное у нас. Сегодня тоже вот человек погиб, тоже, я так думаю, не специально, кто в тех местах специально стрелять будет? Прилетело, накрыло, и все дела.
– В ней мой ребенок был… – Евгений сел на край постели, будто его плохо держали ноги. И опустил голову.
– Мама ты моя! – Марина села рядом и прикоснулась ладонью к плечу Евгения. – Это ж с ума сойти, такую боль в себе носить.
– Вот и схожу. – Евгений рассказал историю, которую вычитал в интернете, но сейчас он воспринимал ее как свою. Это было несложно: на месте погибшей неведомой девушки он представлял Светлану, и сразу все становилось реальным.
– Что делается, что делается, – негромко и грустно проговорила Марина. – Может, и правда, отделиться совсем от всех? Чтобы ничего шального не залетало и не заходило. Мы вот забор решили между нами и российским Грежиным поставить. То есть я сомневалась еще, а теперь думаю: надо. Сколько же можно? Отделимся, поживем сами по себе, а там видно будет.
– Всякое отделение имеет смысл только для последующего соединения и всеобщей интеграции.
Марина убрала руку с плеча Евгения и встала. Голос был не Максима, он так не говорил. И таких слов не знал. То есть знал, но употреблять стеснялся.
– Ничего, – сказала она. – И это переживем. Устраивайся. Пить захочешь – можешь прямо из крана, у меня вода артезианская, а местную воду через водопровод пить нельзя, в ней и свинец, и железо, и чего вообще только нет. Травим людей, повинилась Марина в своем административном упущении, но без покаяния: и до нее травили, и после нее травить будут, так уж заведено. Да и виноват больше российский Грежин, потому что система водозабора и очистки с давнишних советских времен оборудована на его территории. Марина регулярно обращалась к главам администрации, сменявшим друг друга, с требованием решить проблему, они обещали и ничего не успевали сделать до момента, когда их смещали, назначая новых. А собственную систему проводить настолько накладно, что три годовых бюджета уйдет, и откуда тогда брать деньги на социалку, городские работы и все остальное прочее?
Эти хозяйственные думы окончательно отрезвили Марину, тень Максима исчезла, в Евгении не виделось и не слышалось никакой похожести с погибшим мужем. В Марине закипело раздражение: у меня горе, но я им не спекулирую, а ты, чую, неспроста про какую-то Светлану рассказал, расхлюпался тут, на койку как бы ненароком сел, плечики скукожил, чтобы обняли, будто ребенка, – знаем мы эти вашим приемы, знаем! Жаль тебя, конечно, еще бы, потерять любимую и ребенка, но это, извини, не повод, чтобы тебя приласкивать, всех не утешишь, учитывая, что известно, какое утешение вам нужно, душа у вас, может, и страдает, а тело ваше мужское все равно своего требует. То есть чужого, если разобраться.
