– Точно. В масштабе один к одному, – кивнул Геннадий. – Когда я равен себе, а ты себе. Так бывает редко.
– Очень хорошо ты сказал: один к одному. Замечательно. Ты сразу объяснил мне мои проблемы. Потому что я часто в масштабе ноль-пять, ноль-шесть. Редко – ноль-восемь. Часто вообще ноль-два, ноль-три. То есть общаюсь только своей третьей частью. А с тобой – целиком.
– И я.
– А бывает у тебя – один и два, один и три, полтора или совсем два?
– Да. Когда человек намного умнее и лучше, и ты к его уровню тянешься. У меня с папой так. Гениальный папа, геофизик. Но он и в других вопросах разбирается. А мама художница. График, оформляет книги, альбомы. Очень любит меня и сестру.
– Ты с ними общаешься? С родителями?
– Да, конечно, постоянно.
– А я с папой мало говорила. И с мамой говорю только очень конкретно.
– Когда мы поженимся и родим детей, будем с ними обязательно говорить. Чтобы всегда были общие темы.
– Светлана почему-то даже не удивилась, услышав это, – сказала Светлана. – Это прозвучало так естественно, будто Геннадий давно уже сделал ей предложение, а она согласилась.
– И Геннадию казалось, что он давно сделал предложение, – сказал Геннадий.
После этого он осторожно положил свою руку на руку Светланы, на ее пальцы, прикрыв их своей ладонью.
– Я тебя узнаю, – сказал он. – Пальцы твои узнаю.
– Я тоже.
– Выходи за меня замуж.
– Ладно. Хорошо.
– Я не знаю, что еще сказать.
– И я не знаю. Ничего не надо. Сейчас пойду писать статью, а ты работать. Вечером встретимся.
– Хорошо. Я в гостинице «Грежа» живу.
– Все, я ушла. А то как-то так хорошо, что даже слишком.
– Да. Ты иди, а я расплачусь и потом тоже пойду.
– Хорошо.
Светлана встала. Геннадий тоже встал и оглянулся на Симу и Ольгу, показывая этим, что они ему нужны для того, чтобы с ними расплатиться. Но они остались на месте: тут было так заведено, что расплачивались не за столиками, а у кассы. Геннадий меж тем уже отвернулся от них, уверенный, что подойдут, он смотрел на Светлану. Сделал к ней шаг, а она к нему.
– Кошмар какой-то, – сказала Светлана. – Кто бы сказал, не поверила.
И они обнялись. Не целовались, просто стояли, прижавшись друг к другу, его лицо было над ее плечом, а Светлана щекой прикоснулась к его груди, глаза ее были внимательными и сосредоточенными, как у врача, который слушает сердце.
Она не знала, что сравнение с врачом скорее подошло бы Геннадию, который в детстве некоторое время хотел быть именно доктором. Но, взрослея, обнаружил, что слишком болезненно ощущает других людей. Слишком чутко. Вздох человека рядом вдруг заставлял думать о том, откуда вырывается воздух, о легких, о сердце, печени, о внутреннем устройстве человека, о его судьбе и жизни, профессии, пристрастиях. С такой чувствительностью лечить людей нельзя: если чувствуешь боль пациента как свою, не сможешь обращаться с этой болью беспристрастно. Поэтому он и ушел в техническую сферу, чтобы соприкасаться больше с чертежами, формулами и конструкциями, а не с людьми.
Отделившись от Геннадия, Светлана пошла к выходу. Он не смотрел на нее, смотрел в стол, зачем-то взяв бумажную салфетку и комкая ее. Скомкал, положил шарик на чайное блюдце и тоже вышел, забыв расплатиться. А может, ему казалось, что он уже расплатился.
Сима, услышав какие-то звуки, повернулась к Ольге. Та шмыгала носом и часто моргала, чтобы из глаз стекли капли. Она не вытирала их, ей было приятно чувствовать, как слезы ползут по щекам, щекоча кожу и добавляя остроты переживаниям.
– Чего это ты? – спросила Сима.
– А сама-то?
– Чего сама-то? Я ничего, – сказала Сима и ушла в кухню, чтобы там поплакать без посторонних о Стасике Луценко: она уже неделю не имела о нем никаких известий.
Ростислав не выдержал. Он хотел дождаться темноты или хотя бы сумерек, но летний день все длился и длился. Аугов, как мог, занимал себя: созванивался с только что утвержденными штабистами, давал им задания и указания, назначил себе помощника-секретаря из младшего менеджерского состава, паренька смекалистого и понятливого, поручил ему найти обслугу для дома, включая повариху, та через час прибыла, получила привезенные продукты и тут же взялась готовить; Ростислав осмотрел две присланные машины, был недоволен, но одну все же пока оставил вместе с шофером – что-то отечественное, но сносно выглядящее. К обеду собрал за столом ключевых членов штаба, угостил и заставил отчитаться о проделанной работе, сочетая приятное с полезным. Работы за несколько часов, само собой, было выполнено немного, но Ростислав похвалил за старание и ясное понимание целей. Потом выпроводил всех, в том числе и повариху, поинтересовался, что успела сделать Марго. Успела она не очень много, мучилась, придумывая для каждого, кого внесла в список, какое-нибудь занятие.
– Тебе надо отдохнуть, – сказал Ростислав. – Врачи и психологи советуют: на десять минут лечь, закрыть глаза и слушать музыку. Не здесь, нельзя отдыхать там, где работаешь.
Он повел ее наверх, в одну из спален, где были задернуты плотные шторы, где уже звучала музыка, а постель была накрыта бордовым покрывалом, которое Аугов нашел в одном из шкафов. Белое на бордовом, возможно, еще интереснее, чем на черном.
– Устраивайся, – пригласил Ростислав.
Он хорошо понимал силу и слабость слов, их способность и насторожить, и успокоить. Мог бы сказать: «ложись», «приляг», но это звучит интимно и напряжет женщину; мог бы выбрать почти нейтральное «располагайся», но и в этом слове что-то домашнее, тоже может женщину насторожить. «Устраивайся» – слово гостиничное и одновременно рабочее, производственное, усыпляет бдительность.
Марго послушно стала устраиваться: сняла туфельки, легла с краю, оправив юбку и дотронувшись пальцами до ворота блузки, застегнутой до последней пуговки.
– Вот, молодец, – сказал Ростислав. – Закрывай глазки.
Марго послушно закрыла глаза.
– Расслабься, – сказал Ростислав. – Что ты вся съежилась? Вытяни ручки и ножки.
Марго послушно вытянула ручки и ножки.
Ростислав сел рядом. Веки Марго дрогнули, но она сдержалась, не открыла глаз.
– Трудно тебе, Марго, – ласково сказал Ростислав. – Одна в этой глуши, без мужа, с ребенком. А ты ведь уникальная женщина, ты это знаешь? Ты, наверное, мечтаешь жить в большом городе, лучше всего в Москве, где тебя оценят?
– Да, – послушно сказала Марго.
– И это сбудется. Мы будем много работать, уставать, отдыхать – и это сбудется. Ты не представляешь, сколько мне приходится работать. В этой стране миллионы людей, которым ничего не надо. Их приходится шевелить, убеждать, заражать энергией. Это страшно трудно. Можно я тоже прилягу на минутку?
