Валентина, подождав его год, решила: ладно, буду считать себя свободной, раз мужа нет и дочь уехала.
И как только она это решила, в ней тут же проснулось все, что дремало и ждало своего часа.
Первый раз было страшно и нервно, так, будто прекращала затянувшееся девство.
Принесла мужчине в номер чайник, эта услуга в гостинице предоставлялась за отдельную плату, спросила, как обычно:
– Не желаете ли еще чего? Пивка, водочки?
Доставка в номер пивка и водочки обеспечивалась уже не гостиницей, а лично Валентиной – небольшой приработок, на который администрация закрывала глаза, то есть даже не закрывала, а спокойно понимала с открытыми глазами: всем жить надо.
Обычно постояльцы или соглашались, или отказывались, но, бывало, кто-нибудь, осмелев и оглядев добротную Валентину с головы до ног, игриво говорил:
– А если желаю и если не водочки?
При этом на самом деле не то чтобы желал, просто напоминал сам себе, что он еще мужчина, всегда на все готовый.
Валентина отвечала удачно придуманной однажды фразой:
– Это в стоимость не входит, приятного аппетита!
И уходила.
Вот и тем вечером мужчина, такой весь свободный, со все умеющими, как у актера, глазами, сказал:
– Водочки не желаю, красавица. Ничего не желаю, кроме любви.
– Таких услуг в ассортименте не имеем.
Валентина, кстати, обманула Геннадия, сказав, что может познакомить его с платной девушкой. В маленьком Грежине не было хода этой профессии, слишком все не виду. Просто ей было интересно увидеть его реакцию на тему.
– А мне не услуга нужна, – сказал артистичный мужчина, – я про любовь!
– На время, что ли?
Мужчина вдруг загрустил – красиво так, печально, будто по-настоящему.
– Примитивно меня понимаете, напомните, как вас зовут?
– Напоминать нечего, и я не называлась. Валентина.
– Так вот, Валентина, я, конечно, утрирую. О любви можно только мечтать. Иногда просто хочется человеческого общения. Я, знаете, с женой разошелся. Если честно, не жалею, был к этому готов. А вот к одиночеству – не готов. Дома еще как-то – работа, друзья, а в командировку пошлют, просто волком вою.
Врал, конечно, но с душой врал, искренне, и Валентина видела, что врет, – не волк он, а кобель натуральный и безразборный, и он, похоже, видел, что она видит, что он врет, но все зависело от того, поддержит или не поддержит. Если поддержит, можно продолжить.
И Валентина поддержала:
– У нас в Грежине девушек симпатичных много, прогуляйтесь, пригласите в гости. С учетом, что после одиннадцати в гостинице оставаться нельзя.
– Валя, какие девушки? Вы, наверное, интим имеете в виду? А я про общение! Какое с девушками общение?
Вот именно, общайся, не общайся, все равно не дадут, прямолинейно подумала Валентина.
А вслух спросила:
– Не понимаю, чем я-то могу помочь?
– Да поговорить просто! Вечером, часов в десять, не заглянете на полчасика? У меня винцо хорошее есть, выпьем по бокалу.
– Я на работе.
– И я на работе. Не водки же, извините, предлагаю, вина. Не для пьянства, а для вкуса.
– Не знаю, – сказала Валя. – Вряд ли.
А сама была уверена, что придет. Ждала десяти часов, как приговоренный ждет казни и одновременного помилования.
Пришла к нему с холодными и влажными руками, пришла не в десять, а минут в пятнадцать одиннадцатого. Спросила:
– Я тут ведро с тряпкой не оставляла у вас?
Мужчина огорчился:
– Какое ведро, Валя? Я вас жду!
Он указал на столик, где была бутылка вина, два бокала, виноград, мандарины и цветок в стакане.
– Я думала, вы шутите, – сказала Валентина.
– Какие шутки? Проходите!
– Мне еще лестницу мыть.
Валентина, будто нарочно, снижала свою привлекательность: образ поломойки с тряпкой в руке мужчину может охладить. Она сопротивлялась тому, что должно произойти и чего она хотела, но хотела слишком уж сильно, ее, она помнит, даже подташнивало от волнения.
– Лестница никуда не уйдет! Я потом сам ее вымою! – мужчина протянул ей руку, будто на танец приглашал, и Валентина дала свою.
Он подвел ее к столику, она села.
Он налил вина и что-то сказал, она выпила.
Он включил телевизор для музыки (заранее нашел соответствующий канал), налил еще, она еще выпила.
А потом плохо помнит – не потому, что опьянела, просто, видимо, сама память не хочет помнить, стесняется. Мужчина оказался, спасибо ему, опытный, умелый, хотя, прямо скажем, эгоист: получив свое, тут же пошел в душ, где долго мылся. Прямо-таки очень долго. Валентина оделась и ушла, стукнув дверью, чтобы услышал и перестал там зря отмокать. Никто не напрашивается.
С этих пор и пошло. Не часто, но периодически. С отбором, но не таким уж строгим. Окружающие знали или догадывались. Однажды молоденькая сменщица в присутствии администраторши Натальи спросила со смехом:
– Теть Валь, у тебя что, сексуальная революция?
– А тебе завидно? – осадила ее Наталья, сорокалетняя милая женщина, у которой муж тяжело болел вот уже пятый год и которая однажды, в доверительную минуту, призналась Валентине: «Тяжело, ты не представляешь как. Я ведь его люблю, Валь, и мне его до сих пор хочется. И ему хочется, иногда подлезет, силится, жилится, а толку… Хоть плачь. Знаешь, иногда нехорошая мысль у меня: чем так человеку мучиться, лучше уж или туда, или сюда. То есть или уж выздоровел бы, или… Но врачи говорят: шансы есть. Этим и живу. Шансами».
– Было бы чему завидовать! – фыркнула сменщица.
Валентина и Наталья переглянулись и не стали с нею спорить.
Как-то раз Валентина, принеся чайник и задав вопрос насчет желаний, услышала от нового постояльца, мужчины лет сорока пяти, задумчивого и внимательного:
– Нет, спасибо. А ваша администратор, она давно тут работает?
– Да.
– И живет здесь тоже давно? В поселке?
– С детства. А что?
– Да похожа на мою жену-покойницу. Как сестра прямо. Странно – где Мурманск и где Грежин…
– Бывает. На меня недавно один тоже удивился, что я на его дочь похожа. Ну, ему за шестьдесят уже, хоть и бодрый. Такие вещи предлагал, вы не поверите!
– Почему? Сейчас такая жизнь, все будто что-то наверстывают. Особенно кто при социализме пожил.
– Ну да, понимаю. Но я ему категорически сказала: вы что, собственную дочь, что ли, хотите? Это чем попахивает, вы соображайте вообще-то! Он сразу смутился. Нет, говорит, что вы похожи, это одно, а что я заинтересовался, это другое.
