– Нет, но Степан что, живой? – не могла понять Светлана.
– Пока не знаю.
– Тогда давайте решим другой вопрос! – веско произнес Аугов. – Задержан Геннадий Владимирский, наш ведущий специалист, присланный Москвой, у него каждая минута на счету, и я не знаю, как мы будем оправдываться перед теми, кто сюда прибудет, если вы в курсе, конечно.
– Как-нибудь оправдаетесь.
– А вы, значит, ни при чем?
Тамара была в доме, Тамара ждала, Тамара очень тревожила Мовчана, поэтому у него не было времени и охоты спорить по пустякам. Он достал телефон.
– С кем говорю? Там у нас ночевал москвич, отпустите его.
И – Ростиславу и Светлане:
– Всё?
– Оперативно, четко, справедливо! Благодарю! – похвалил Ростислав.
Мовчан поморщился:
– Да иди ты.
Светлана не могла успокоиться:
– Трофим Сергеевич, так что все-таки со Степаном? Во всех сообщениях его называют…
– Убитым? И что? Первый раз, что ли? Вон, ополченских командиров в неделю по два раза убивают, а они всё живые!
[42]
Светлана хотела еще что-то спросить, но Мовчан уже открывал дверь в дом.
Он вошел.
На столе были вареники с вишней, которые всегда любил Степан и мог съесть их без счета.
Мовчан сел, придвинул к себе миску.
Начал есть, обжигаясь: вареники были только что из кипящей кастрюли, где, на случай, если не хватит, варилась вторая порция.
– Ты не торопись, – сказала Тамара так, как сказала бы сыну и как давно уже не говорит мужу.
– Горячие, – невпопад ответил Мовчан.
– Я и говорю – не торопись.
Трофиму Сергеевичу вареники не лезли в горло, вязли в зубах, он жевал так неловко, будто разучился. Но Тамара смотрела на него, поэтому он давился, но ел. Хоть бы позвонил кто, Мовчан уже изнемогал от тишины, а сам начать разговора не мог. Слов Тамары тоже боялся. Полез за телефоном, будто вспомнил о деле. При нажатии высветился последний номер – дежурного. Мовчан повторил вызов.
– С кем говорю?
– Это опять я, Сергей Клюквин. Здрасьте еще раз.
– А Россошанский где?
– У себя в кабинете. Позвать?
– Не надо.
Мовчан не хотел кончать разговор, а темы не было.
Спросил:
– Что по сводкам?
– А что?
– Это я тебя спрашиваю!
– Извините. Вы про район или поселок?
– Про все.
– Ничего такого.
– А не такого?
– Да вообще ничего. Затишье перед бурей.
– Какой бурей?
– Это я так.
– Болтаешь, сам не знаешь чего. Москвича отпустили?
– Нет еще. Я тут один, отойти не могу, а послать некого.
– Тогда пусть побудет до меня. Я приду, разберусь.
– То есть не выпускать?
– Клюквин, ты меня нарочно дразнишь, что ли? Если я тебе говорю: пусть побудет, это что значит – отпускать или не отпускать?
– Не отпускать.
– А чего ж ты спрашиваешь?
– Я уточняю.
Положив трубку, Мовчан сказал:
– От уроды! Ничего сами не могут. Придется ехать.
– А когда же… – Тамара начала и замолчала. Ждала, когда муж сам спросит и вопросом обозначит, чего она ждет.
Но он не обозначил, спросил без содержания:
– Что?
Пришлось все-таки сказать:
– Когда ты его все-таки привезешь?
– Тамара, не все просто. Ты слышала? – границы возводят. Рвы, заборы. Но я сделаю, что смогу.
– Конечно, Троша, я понимаю. Извини.
Да не говори ты со мной, как с человеком! – хотелось закричать Мовчану во все горло. Я теперь не человек уже!
Но промолчал, вылез из-за стола, сказал:
– Спасибо, – и пошел к двери.
Глядя на его плечи, Тамара подумала, что не заметила, как муж состарился. Не старый еще, но уже пожилой. Значит, и она тоже? Надо в зеркало посмотреться. Если что не так, исправить. Сейчас сколько косметики чудодейственной. И операции делают. Степану будет приятно, что у него молодая мать.
Ростислав предложил Светлане дойти до отдела полиции пешком. Чтобы было время с ней поговорить.
Они шли, а он все не начинал. Искал безошибочные слова. Но для этого надо хотя бы приблизительно понимать, кто эта девушка, а он до сих пор не понимал, и это его раздражало. Его молчание уже было похоже на ступор стеснительного старшеклассника, поэтому Ростислав сказал наугад:
– Тебе повезло. Журналисты со всего мира в ваши края едут, а ты здесь живешь. В гуще событий.
– Везде гуща событий, – ответила Светлана, думая о своем, а Ростиславу послышался в ее словах оттенок насмеш ки, он почувствовал себя уязвленным. Надо отыграться.
– Гуща гуще рознь. Где-то самый большой конфликт – сосед у соседа козу украл, а тут каждый день – война миров.
– Да нет никаких миров, – ответила Светлана. – Сами с собой воюем. Если и миры, то не наши. Обычная история – паны дерутся, а у холопов чубы трещат. И сами, причем, друг друга за чубы дергаем.
Опять проигрыш. С какой стати я ляпнул про козу? – сердился на себя Аугов. Подлаживался под сельский стиль, чтобы стать ей ближе, но, значит, заведомо и ее записал в сельские жительницы – ну, не дурак ли?
Надо заговорить о чем-то важном для нее. Не о Геннадии, это уж слишком – играть на соперника. А вот об этом Степане, который то ли погиб, то ли нет, – надо попробовать.
– В самом деле, темная история с этим вашим хлопцем, – сказал он. – Везде информация: убит, расстрелян, но, между прочим, я фотографии видел, нигде нет тела. А где показывают кого-то убитого, явно не то место, город какой-то.
– Вот и я о том же! – горячо ответила Светлана, и Аугов порадовался – попал! Как в его любимом теннисе: проиграть одну подачу, другую, но взять себя в руки, хорошо прицелиться, правильно размахнуться, не побояться сильно ударить, и – эйс, на вылет, счет пятнадцать: тридцать, и вся игра еще впереди.
– Что-то тут явно не так, – вслух размышляла Светлана. – Ясно, что обе стороны трактуют по-своему, кому как выгодно, но ты представь: вдруг Степан жив, а выгодно окажется, чтобы он был мертв! Ведь могут опять убить… глупость сказала, не опять, а просто убить, в наше подлое время все возможно!
