– К черту род человеческий! – сказала Беатриса.
– А ведь ты его частица, – сказал Румфорд.
– Тогда я попрошусь, чтобы меня перевели в обезьяны! – сказала Беатриса. – Ни один муж – обезьян не будет стоять, сложа руки, когда у его обезьянихи отнимают все кокосовые орехи. Ни один орангутанг не подумает отдавать свою жену в космические наложницы Малаки Константу из Голливуда, Калифорния!
Выпалив эти ужасные слова, Беатриса вдруг успокоилась. Она устало покачала головой.
– Сколько же протянет род человеческий, мудрец?
– Не знаю, – сказал Румфорд.
– А я-то думала, ты все знаешь, – сказала Беатриса. – Загляни в будущее, чего тебе стоит.
– Я заглядываю в будущее, – сказал Румфорд, – и я вижу, что меня не будет в Солнечной системе к тому времени, когда род человеческий вымрет. Так что для меня это такая же тайна, как и для тебя.
В Голливуде, Калифорнии, голубой телефон в хрустальной телефонной будке возле плавательного бассейна Малаки Константа заливался звоном.
Всегда прискорбно, когда человек падает ниже любого животного. Но еще более прискорбно падение человеческое, если ему были предоставлены все земные блага!
Малаки Констант спал мертвецким сном пьяницы, лежа в сточном желобе своего плавательного бассейна, изогнутого в форме почки. В стоке застоялось с четверть дюйма тепловатой воды. Констант был в вечернем костюме: зеленовато-голубые шорты и смокинг из золотой парчи. Костюм промок до нитки.
Он был совершенно один.
Когда-то бассейн скрывался под неровным ковром плавучих гардений. Но стойкий утренний бриз отогнал цветы к одному краю бассейна, как будто свернул одеяло в ногах кровати. Свернув одеяло, ветерок открыл дно бассейна, усеянное битым стеклом, вишневыми косточками, спиральками лимонной кожуры, «почками» пейотля, апельсиновыми дольками, консервированными оливками, маринованным луком. Среди мусора валялся телевизор, шприц и обломки белого рояля. Окурки сигар и сигарет – некоторые были с марихуаной – болтались на поверхности воды.
Плавательный бассейн был совсем не похож на спортивное сооружение, а смахивал на чашу для пунша в преисподней.
Одна рука Констаята свесилась в бассейн. Под водой у него на запястье поблескивали золотом часы на солнечной батарейке. Часы остановились.
Телефон не умолкал.
Констант что-то пробормотал, но не пошевелился.
Звонок умолк. А потом, через 20 секунд, снова зазвенел.
Констант застонал, сел, застонал.
Из глубины дома послышался энергичный, деловитый топоток – стук каблучков по выложенному плитками полу.
Сногсшибательная красотка с волосами цвета меди прошла от дома к телефонной будке, бросив на Константа заносчивый и презрительный взгляд.
Она жевала резинку.
– Да? – сказала она в телефон. – А, это вы. Ага, проснулся. Эй! – крикнула она Константу, Голос у нее был резкий, как у галки. – Эй ты, звездный кот! – орала она.
– Ум-м? – сказал Констант.
– Тут с тобой хочет говорить тип, что заправляет твоей компанией.
– Какой компанией?
– Вы какой компании президент? – спросила блондинка по телефону. Ей ответили. – «Магнум Опус», – сказала она. – Рэнсом К. Фэрн из «Магнум Опуса», – сказала она.
– Скажи ему – скажи, что я позвоню попозже, – сказал Констант.
Женщина повторила это Фэрну, выслушала ответ.
– Он говорит, что уходит.
Констант, шатаясь, поднялся на ноги, потер ладонями лицо.
– Уходит? – тупо повторил он. – Старый Рэнсом К. Фэрн уходит?
– Ага, – сказала женщина. Она злорадно улыбнулась. – Он говорит, это его жалованье тебе не по карману. Он говорит, чтобы ты зашел к нему поговорить, пока он не ушел домой. – Она захохотала. – Он говорит, что ты прогорел.
А тем временем в Ньюпорте Монкрайф, дворецкий, услышал грохот и шум, поднятый разъяренной Беатрисой, и явился в Музей Скипа.
– Кликали, мэм? – спросил он.
– Скорее кричала, Монкрайф, – сказала Беатриса.
– Спасибо, ей ничего не нужно, – сказал Румфорд. – У нас просто шел горячий спор.
– Как ты смеешь говорить, нужно мне что-то или не нужно? – набросилась Беатриса на Румфорда. – Я только сейчас начинаю понимать, что ты вовсе не всезнайка, только представляешься. Вообрази, что мне что-то очень нужно. Мне многое очень нужно!
– Мэм? – сказал дворецкий.
– Будьте добры, впустите Казака, – сказала Беатриса. – Мне хочется приласкать его па прощание. Мне хочется узнать, пропадает ли в хроно-синкластическом инфундибулуме любовь собаки, как пропадает любовь человеческая.
Дворецкий поклонился и вышел.
– Хорошенькую сцену ты разыграла перед дворецким, – заметил Румфорд.
– Если уж на то пошло, я сделала для чести семейства куда больше, чем ты. Румфорд сник.
– Я в чем-то не оправдал твоих надежд? Ты это хочешь сказать?
– В чем-то? Да буквально во всем!
– А чего бы ты от меня хотела?
– Ты мог бы меня предупредить, что назревает крах на бирже! – сказала Беатриса. – Ты мог бы меня спасти от беды.
Румфорд горестно развел руками, словно прикидывая размеры и весомость своих доводов в споре.
– Ну что? – сказала Беатриса.
– Хотелось бы мне, чтобы мы с тобой вместе попали в хроно-синкластический инфундибулум, – сказал Румфорд. – Ты бы сразу поняла, о чем я говорил. А пока могу только сказать, что я не предупредил тебя о биржевом крахе, повинуясь законам природы, точно так же, как комета Галлея, – и восставать против этих законов просто глупо.
– У тебя нет ни воли, ни чувства ответственности передо мной. Вот что ты сказал, – перебила Беатриса. – Извини за прямоту, но это чистая правда.
Румфорд замотал головой,
– Правда – боже ты мой, – какая точечная правда! – сказал он.
Румфорд снова углубился в свой журнал. Журнал сам собой раскрылся посередине на цветном вкладыше – это была реклама сигарет «Лунная Дымка». Компания «Табак „Лунная Дымка“» была недавно закуплена Малаки Константом.
Бездна наслаждений! – бросалась в глаза надпись на рекламе. А картинка под этим заголовком изображала трех сирен Титана. Вот они, во всей красе: белая девушка, золотая девушка, темнокожая девушка.
Золотая девушка прижала левую руку к груди, и два пальца случайно чуть раздвинулись, так что художник ухитрился сунуть в них сигарету «Лунная Дымка». Дымок от сигареты вился возле ноздрей белой и шоколадной девушек, и получалось, что их неземной, уничтожающий пространство чувственный экстаз был вызван мятным дымком – и только.
