– Общая! – раздался из коридора голос Эллиса.
– С водой из крана! – ответил ему Хэнк.
Он взглянул на меня и подмигнул.
– Ждем, – прошептал он, поднося палец к губам. – Ждем… Вот сейчас…
Эллис в коридоре пробормотал что-то неразборчивое.
Хэнк расхохотался во все горло.
– Последнее слово всегда за ним. Ну, так он думает. Как бы то ни было, ванная. Она в доме, и она прямо рядом с тобой, везучая ты.
Как бы мне ни хотелось упасть, надо было хотя бы смыть с лица сажу и почистить зубы. Я заставила себя ожить настолько, чтобы покопаться в багаже и отыскать необходимое – задача не из простых, поскольку я нарушила порядок, созданный Эмили, в панике пытаясь собраться в дорогу. Нас предупредили, что место для багажа на корабле ограничено; в этом, на мой взгляд, была некая ирония, поскольку raison d’etre корабля состоял в перевозке груза. В конце концов я стала хватать и кидать в чемодан все, что попадалось под руку, уверовав, что именно то, что я не возьму, окажется жизненно необходимо.
Выходя из комнаты, я так ударилась об угол комода, что вскрикнула, и меня пронзила жуткая мысль. Что, если волны никогда не остановятся? Что, если теперь так и будет, всегда?
Когда я вернулась из ванной, Эллис стоял у камина в моей комнате, тыча в пустую решетку кочергой.
– Пустой, разумеется, и батареи отключены. Высокий класс, кругом. Ни электричества, ни отопления, одна ванная на всех. Пойду, поищу дрова, или уголь, или навоз, или что они там жгут внизу.
– Пожалуйста, не надо, – сказала я. – Тот мужик, что нас впустил, трепетно относится к топливу.
– И что? У меня пар изо рта идет.
Он повернулся в профиль и выдохнул, испустив легкое облачко пара.
– Со мной все будет хорошо, – сказала я. – Тут полно одеял. И я могу лечь в халате.
– Ты уверена? Я справлюсь с Черной бородой.
– Да. Уверена. К тому же ты наверняка спалишь дом.
Эллис медленно улыбнулся:
– В смысле, как Дом Гамлета?
Во время нашего медового месяца в Ки-Уэсте сигара, которую Эллис оставил без присмотра, едва ли не стала причиной катастрофы в викторианской постройки отеле, который мы прозвали Домом Гамлета, потому что одновременно с нами там остановился датский принц. Принцу, как и всем остальным, пришлось сменить отель, но, поскольку никто не пострадал, инцидент в пересказе превратился в анекдот и стал частью нашего с Эллисом совместного репертуара, историей, с которой мы выступали на вечеринках.
Я знала, что, заговорив о том случае, Эллис пытается пробудить теплые воспоминания и как-то наладить наши отношения, но он не понимал, что, упомянув пожар в Ки-Уэсте, он заставил меня думать о чудовищно обожженных моряках, которых всего несколько часов назад выносили с корабля.
– Да, как в Доме Гамлета, – сказала я.
– Мы его не сожгли. Просто подпалили пару комнат, – возразил Эллис.
Я забралась в постель и поежилась.
Эллис нахмурился, потом положил кочергу на решетку и подошел ко мне.
Мы заключили хрупкое перемирие, когда наконец оторвались от подлодок, договор, который состоял в основном в том, чтобы давать друг другу как можно больше места там, где и места-то не было, и говорить друг с другом лишь тогда, когда это абсолютно необходимо. Но это не значило, что там, на корабле, я не сорвалась, или что я не знала, как быстро близость приводит к презрению, или что меня все еще не приводило в ужас и ярость то, что меня потащили в эту непродуманную поездку. Самая глупая и опасная из наших выходок.
И бессмысленная. Я поняла это в тот миг, когда водитель высказался по поводу спасательного пояса, так и оставшегося на Эллисе, и потом, когда бородач спросил, почему он и Хэнк не в армии, и я знала, что об этом и дальше будут спрашивать. То, от чего мы пытались убежать, последовало за нами через Атлантику.
Я открыла глаза и обнаружила, что Эллис смотрит на меня с отчетливой печалью. Я понимала, он хотел, чтобы его утешили, хотел какого-то знака, что между нами все будет как прежде, но я не могла его дать. Просто не могла.
– Эллис, пожалуйста. Я не хочу грубить, но я так невыносимо, так отчаянно хочу спать…
Его губы вытянулись в скорбную нить.
– Конечно. Я понимаю, ты вымоталась.
Он склонился, поцеловал меня в лоб, и в эту секунду моя обида рассыпалась в прах, оставив по себе чудовищное, острое сожаление.
Никто не приставлял мне пистолет к голове, вынуждая взойти на корабль. Я сама была виновата в своих трудностях. Может, Эллис и Хэнк и говорили мне, что с нами ничего не случится, но это я решила им поверить.
– Эллис, – произнесла я, когда он повернулся, чтобы уйти. – Прости меня.
– За что? – остановившись, спросил он.
– За то, что я говорила.
Он тихо рассмеялся:
– Уточни?
– За все. Просто я так испугалась.
Он вернулся и присел на край кровати.
– Не извиняйся. Я просто не понимал, что женился на таком фейерверке.
Он приложил ладонь к моей щеке, и мои глаза наполнились слезами. Я надеялась, что ошиблась по поводу того, как к нему тут будут относиться. Но если нет, я как-нибудь смогу защитить его от их суда, сделать так, чтобы он ничего не понимал, а лучше – чтобы ему было все равно.
– Я была сама не своя, – сказала я.
– Да мы все были не в себе, милая.
– Кроме Хэнка, – шмыгая носом, ответила я. – Хэнк все время оставался самим собой.
– О да. Старина Хэнк. Всегда как на таблетках, – сказал он, поднимаясь. – Кстати, тебе таблетка нужна?
– Нет, я в норме.
Мне по роли полагалось предложить таблетку ему, и я бы сделала это, вот только я понятия не имела, где она, а сил искать у меня не было.
– Доброй ночи, милая. Завтра мы с Хэнком найдем приличный отель, и тогда тебе придется беспокоиться только о том, чтобы восстановить силы.
Он взял свечу и направился к двери. Я перевернулась к нему лицом.
– Эллис, – сказала я, когда он вышел в коридор. – То, что мне кажется, что я все еще в море… как ты думаешь, это нормально?
Он не сразу ответил.
– Более чем, – произнес он. – Утром все пройдет. Увидишь.
И закрыл дверь.
Лежа в постели, я никак не могла остановить волны – как не могла не видеть и не слышать раненых, которых сносили по сходням одного за другим, казалось, бесконечной вереницей.
Глава 8
Разбудил меня крик, от которого кровь затыла в жилах, и прошло несколько секунд, прежде чем я поняла, что звук этот исходит из моей глотки. Мои глаза распахнулись, но ничего не изменилось. Совсем ничего. Тьма была непроницаема, а крик невыносим.
