Я задыхалась. Окно было открыто настежь, но моя блузка прилипла к спине, а я ведь еще даже не начала заниматься оставшимся беспорядком.
Была какая-то неловкая интимность в прикосновении к вещам вроде носков и пижам, не говоря уже про белье, но я вскоре вошла в ритм. По крайней мере, Хэнк кидал грязные вещи в кучу, так что мне не пришлось ничего особенно пристально рассматривать.
Когда я было решила, что все убрала, мне на глаза попалось что-то, лежащее под кроватью. То была пачка открыток, и, подняв ее, я пораженно обнаружила, что передо мной голая женщина. Она лежала в шезлонге, раскинув ноги, и на ней не было ничего, кроме длинной нитки жемчуга и тиары.
Я просмотрела остальные, не в силах оторваться. Я никогда не видела полностью обнаженного тела, кроме своего, – Эллис сразу приступал к делу, снимая как можно меньше одежды, и все всегда происходило в темноте, – и меня поразило, какие девушки разные. Одна лежала на спине белого коня, свесив одну ногу, чтобы камера могла сфокусироваться на темном пятне у нее между ногами. Другая стояла на четвереньках на одеяле для пикников, улыбаясь фотографу через плечо. Ее ноги были расставлены достаточно широко, чтобы между ними виднелась ее свисающая грудь, такая большая, что казалось, будто ее утяжелили. Моя по сравнению с ней была крохотной.
Когда я дошла до последней открытки, то увидела, что на ней изображен также и обнаженный мужчина, прижавшийся к женщине сзади и обхвативший ладонями ее грудь; тут мне стало стыдно, и я поспешила избавиться от открыток. Я выдвинула ящик прикроватной тумбочки и заметила в нем пакетик с надписью «Пехотное профилактическое». Я всегда думала, что профилактическими бывают зубные щетки, но когда прочла слова «для предотвращения венерических заболеваний», поняла, что это нечто совершенно иное. Бросив открытки в ящик, я его задвинула. Я не хотела больше ничего узнать о Хэнке и была рада, что закончила с его комнатой.
Для того чтобы войти в следующую, мне пришлось собраться: я боялась узнать что-нибудь и об Эллисе.
И хотя я думала, что готова ко всему, я ошибалась. Открыв дверь Эллиса, я замерла на месте, совершенно остолбенев. Казалось, что в комнате взорвалась бомба. Самая разная одежда, в том числе и белье, была раскидана повсюду: свисала с изголовья кровати, со спинки стула, даже с каминного сервитера. Вещи лежали кучами по углам, под кроватью и даже посреди комнаты. Ботинки, туалетные принадлежности и прочие мелочи валялись по всем углам, а единственным, что добралось до комода, оказался тапочек.
Я не могла представить, как Эллису удалось привести комнату в такое состояние. А потом, ощутив прилив тошноты, поняла, что он сделал это нарочно.
Я все поняла: каждый раз, обнаруживая, что его вещи так и не разобрали, Эллис вносил новый вклад, вытаскивая из чемоданов и разбрасывая горстями то, что попадалось под руку – и пинал брошенное, когда оно падало на пол. Иначе как было объяснить торчащую из ботинка зубную щетку или помаду для волос и расческу, лежавшие под окном? Это было грубо, по-детски, разрушительно – и это меня пугало.
Я начала из дальнего угла и пошла к двери. Другого способа справиться с таким беспорядком и не впасть в отчаяние я не придумала.
Открыв верхний ящик комода, я нашла фотографию Хэнка и Эллиса: они стояли на пляже в Бар-Харборе, небрежно обняв друг друга за плечи и улыбаясь на солнце. Под ней лежала фотография одного Хэнка – без рубашки, на палубе яхты, упершегося руками в бока. Его грудь блестела, на руках и плечах проступали мускулы, и он озорно улыбался тому, кто держал камеру. Моей фотографии не было, хотя я в то время должна была быть неподалеку.
В следующем ящике я обнаружила несколько платков с монограммой, свернутых мешочками. Я развернула их и насчитала больше сотни своих таблеток. Тогда я снова свернула платки и положила их обратно. Я не хотела, чтобы Эллис подумал, что таблетки взяла Анна или Мэг.
Раньше я запирала свою дверь только на ночь, но теперь решила держать ее на замке и днем. Мне хотелось посмотреть, за какой срок он израсходует такую уйму таблеток.
Я гадала, видел ли кто-нибудь, кроме Анны, в каком состоянии комнаты Хэнка и Эллиса; и надеялась, что нет. Можно было представить, что бы о них и заодно обо мне стали думать.
Они оба, вернувшись, увидят, что их вещи разложены, и ни на секунду не задумаются о том, что видел или подумал тот, кто эти вещи убирал. Они вообще не задумаются об этом человеке, разве что почувствуют, что одержали победу.
Хотя сама я разобрала багаж спустя всего пару дней, мне было стыдно при мысли, сколько всего я принимала как само собой разумеющееся. Интересно, как там Эмили? Мне захотелось, чтобы она знала, как я благодарна ей за то, что она для меня делала все эти годы. Я могла себе представить, насколько непросто быть горничной Эдит Стоун Хайд в настоящий момент.
Закончив с комнатами, я постелила покрывала, закрыла окна и поставила рамы для затемнения, а потом сунула несколько пар шелковых чулок из своих личных запасов в верхний ящик комода Мэг.
Глава 22
Когда я вернулась в кухню, Анна посмотрела на меня с удивлением.
– Не могли же вы закончить? – спросила она.
– Закончила.
– И все вещи убрали?
– Да.
– Ну, если по этому поводу чаю не попить, уж и не знаю, когда его пить. Садитесь к огню, я сейчас. Думаю, мы с вами заслужили добрый strupag, разве нет?
– А простыни так и пахнут керосином? – спросила Анна, изящно отпивая из чашки с золотым краем, расписанной примулами.
Она вынесла к чаю овсяное печенье и джем, а сам чай был самым крепким из всех, что я пробовала, и подан был в тончайшем фарфоре. Анна даже постелила на поднос салфетку.
– Я ничего не почувствовала, – сказала я.
– Хорошо. Потому что стирка – не то занятие, которое я бы на себя взяла с радостью. Есть те, кто не отдает белье, боятся, что вернут со вшами.
Она хмыкнула:
– А я так больше боюсь, что Джордж опять его в фургоне рядом с чем-то положит.
– А почему оно должно вернуться со вшами?
– Потому что это та же прачечная, что обстирывает ребят из господского дома и с лесозаготовки. Беспокоятся больше старики и пресвитерианцы, но я так думаю, дело в том, что отдавать белье в стирку – это вроде как роскошь. Я просто благодарна, что Mhàthair так не считает, она-то у меня из строгих – и старая, и пресвитерианка.
Верхнее полено в камине съехало в нашу сторону, рассыпав фонтан искр. Анна поднялась и затолкала его кочергой на место.
– И лежи там! – наказала она, поглядев на него пару секунд перед тем, как снова сесть.
– Тогда понятно, почему та старуха стирала в реке, – сказала я. – Хотя место для стирки довольно странное.
Анна поставила чашку.
– Прошу прощения?
