Я захлопнула рот. Не было толку объяснять ему, почему я так оделась. Не было толку вообще ни в чем, разве что молчать и надеяться, что он на том и остановится.
– А я считаю, что на ней просто глаз отдыхает, – произнес Хэнк, по-прежнему не сводя взор с Мэг. – Знал бы я, что она придет в такой восторг от пары чулок, я бы ей дюжину подарил. Сколько захочет, столько бы и подарил. В общем, так и не скажешь сразу, что бы я мог этой девушке подарить. С таким лицом и фигурой она могла бы и положение в обществе получить, как мать Мэдди.
Он ненадолго повернулся ко мне:
– Не обижайся, радость моя.
– Не вяжись с отбросами, Хэнк, – отозвался Эллис, глядя на меня. – Кровь даст о себе знать. Всегда так бывает.
– Что? – рассеянно спросил Хэнк.
Он снова созерцал лодыжки Мэг.
– Шелковый кошелек не сошьешь, вот что, – ответил Эллис.
– Но это точно шелк. Ты глянь на эти ножки. Они же в милю длиной. И заслуживают только лучшего шелка…
– Хэнк? – в отчаянии позвала я.
Помахала, пытаясь привлечь его внимание.
– Хэнк!
Он быстро глянул на меня и сказал:
– Ты тоже мило выглядишь, Мэдди. Шелковый кошелек, безусловно.
– Мэдди, а этот твой шелковый кошелек, – с убийственной решимостью произнес Эллис, – он красный или зеленый?
Меня затопила изнутри волна адреналина.
– Прошу прощения? – сказала я.
– Красный или зеленый?
– Лучшая парча, истинный калейдоскоп цветов, – сказал Хэнк, по-прежнему не обращая внимания на параллельный разговор.
– Мэдди? Ты мне не ответила, – продолжал Эллис.
Уголок его правого глаза начал подрагивать.
– Не могу, – сказала я, глядя себе на колени.
– И почему же?
– Потому что ты был прав.
– В чем?
– Во всем.
– Скажи!
– Хорошо! Нет никакого шелкового кошелька! Только свиное ухо!
Он желчно рассмеялся:
– Покорность – вот цвет, который тебе к лицу, дорогая. Носи его почаще.
– Тебе видней, – сказала я, отворачиваясь к бару.
Мэг подавала куски кекса восхищенным зрителям. Рори все еще не было, и, несмотря на то что Мэг старалась держаться, я видела, что она сникла.
– Я бы не отказался от ее сладенького, – тихо присвистнув, произнес Хэнк.
Он внезапно развернулся в кресле.
– Слушайте, дети мои, мне пришла в голову безумная мысль! Пойдемте на танцы – это будет как бал слуг на Рождество! Вы, влюбленные голубки, сами себя развлечете, а я… ну, я могу себе тоже голубушку найти. Чтобы она мне помогла в трудную минуту, так сказать.
Он выжидающе улыбнулся. Никто из нас не ответил, и улыбка Хэнка угасла. Взгляд его с подозрением заметался между нами.
– Ох, ну вы что, – застонал он, прежде чем в отчаянии уставиться в потолок. – Вы опять за свое? Дайте угадаю. Эллис сказал какую-то несусветную глупость, и теперь ты с ним не разговариваешь. Черт, ты на него даже не смотришь. Что, в браке с людьми вот так и бывает? Неудивительно, что я ничего подобного не хочу. В вас обоих ни капли веселья не осталось.
Он вздохнул и снова повернулся к бару.
– А вот в этой, похоже, пара капель веселья наберется…
Глава 29
Ровно в восемь братья-близнецы из Галифакса упали на колени и преподнесли своим избранницам одинаковые обручальные кольца. Когда зардевшиеся девушки сказали «да», остальные лесорубы грянули хором, поздравив будущих невест песней «О, Канада». Едва они запели, старый Иэн Макинтош сбегал через дорогу, вернулся с волынкой и вступил, аккомпанируя молодым людям, которые продолжили прочувствованным исполнением «Прощания с Новой Шотландией».
Эллис упорно прихлебывал виски и смотрел на меня так, словно хотел убить.
На половине баллады о Новой Шотландии я поняла, что больше не могу это выносить, и бросилась наверх, где заперлась в своей комнате и прислонилась к двери, тяжело дыша.
Не прошло и двух минут – на первом этаже все еще надрывалась волынка, – когда мне показалось, что я что-то услышала, и я прильнула ухом к двери. Эллис, ругаясь и спотыкаясь, двигался по коридору – разумеется, к моей комнате. Обнаружив, что дверь заперта, он начал в нее колотить.
– Мэдди! Мэдди! Открой чертову дверь!
– Уходи!
Я забилась на кровать и подтянула колени к груди.
– Открой дверь, я сказал! Я серьезно!
Я понимала, что он колотит в дверь кулаком, потому что она ходила ходуном в проеме. Мне хотелось зажечь свечу и посмотреть, нет ли опасности, что она сойдет с петель, но руки у меня так тряслись, что я не могла чиркнуть спичкой.
– Мэдди! Если ты сейчас же не откроешь эту чертову дверь, я богом, мать его, клянусь, я ее выломаю – ты меня слышишь? – проревел Эллис, возобновляя натиск.
Я свернулась клубочком и зажала уши ладонями. Позвать на помощь я не могла – никто бы меня не услышал за воем волынки, – но где, черт возьми, был Хэнк? Он же должен был заметить, что мы оба исчезли, и должен был хоть примерно понимать, в каком состоянии Эллис.
Через какое-то время, показавшееся мне столетием, удары замедлились, превратившись в неровное стаккато, а потом наконец совсем прекратились. Я услышала глухой толчок: Эллис привалился к моей двери. И заплакал.
– Мэдди? Ох, Мэдди, что же ты наделала? Ты же моя жена. Ты должна быть на моей стороне. А что мне теперь делать? Что, черт побери, делать?
Его ногти царапнули дверь – он съехал на пол. Он продолжал плакать, но потом и плач смолк. Через несколько минут я перестала слышать что-либо, кроме собственного прерывистого дыхания.
Но едва я было поверила, что на сегодня Эллис закончил, как зашуршал ковер, а потом воцарилась тишина.
Я затаила дыхание.
Последовал жуткий, первобытный вопль, а за ним – грузный удар в дверь, и еще один, и еще. Эллис колотился в дверь всем телом.
Когда дерево начало трещать, я слезла с кровати, пробралась в темноте к камину и нашла кочергу. Потом скорчилась за креслом, сжимая орудие в руках и плача.
Раздался еще один мощный удар в дверь, потом грохот и звук падения тела, а за ним неистовая ругань.
Потом я услышала Хэнка.
– Какого черта ты творишь?
– Мне надо поговорить с женой!
– Поднимайся, олух, – спокойно произнес Хэнк.
– Мне надо! Поговорить! С моей! – Эллис пыхтел и кипятился, но, похоже, последнее слово у него не получалось.
