Все молчали, посматривая на Бату-хана. Тот равнодушно отчеканил:
– В чем же вторая неудача для нас?
– Вторая неудача, – продолжал Шейбани, – это упрямые упорные урусы. Они тоже могли бы выставить войско не менее ста тысяч пеших и конных воинов. Разве устояли бы «вечерние страны» против такого вторжения грозных воинов востока?
– Для чего еще вспоминать об урусах и жалеть, что их нет! – возразил хан Менгу. – Мы достаточно их узнали. Эти бородатые силачи любят свои медвежьи берлоги и не хотят вылезать из них. Они хорошо дерутся только тогда, когда защищают свою родную землю, и не любят вторгаться в чужие. Нечего надеяться на их помощь! Медведям не угнаться за нашей стремительной конницей, все равно они от нас отстали бы по дороге.
– Никто их помощи и не просит, – сказал хан Пайдар. – Кипчаков нет с нами. Подумаешь, какая беда! Фью! – свистнул он. – Они теперь уже далеко и будут бежать без оглядки все дальше, пока не перекинутся через Карпатские хребты. Как союзники кипчаки для нас потеряны, а как враги? Что за противники, которые убегают!
– Но ни забывать, ни прощать кипчаков нельзя! – прохрипел ржавым голосом Субудай-багатур. – Мы их должны ненавидеть как изменников, как подлых шакалов. Если они воюют против нас и вредят нам как предатели, то нет и не будет им пощады! Если и мадьяры тоже станут воевать против нас, то и их мы накажем строже, чем обыкновенных противников. Наш проницательный владыка уже много раз посылал через верных людей письма к мадьярскому королю Беле, напоминая, что он должен встретить нас гостеприимно, как единокровных братьев, и соединиться с нами для дальнейшего похода на «вечерние страны», скрепив союз булатной цепью дружбы.
– А если Бела притворно согласится, а потом изменит нам? – тихо спросил Шейбани.
Участники «тайного совета девяти» впервые увидели всегда невозмутимого Бату-хана, вдруг охваченного яростным гневом. Он внезапно упал вперед на руки, оттолкнув ногой замшевое сиденье, и, несколько мгновений стоя на четвереньках, с оскаленными зубами и сверкающими глазами, был похож на огрызающегося от собак разъяренного волка:
– Вздор! Болтовня! Пустые страхи! Недостойно сказал Шейбани-хан.
Бату-хан вскочил на ноги и в бешенстве продолжал:
– Жалок, ничтожен тот полководец, который, отправляясь в поход, озирается по сторонам, подыскивая союзников… А я думаю, что все то, что для Шейбани кажется несчастьем, на самом деле наша большая удача. Скрытый враг опаснее явного. Какая польза от таких союзников, которые колеблются и которых нам же еще пришлось бы спасать! В гнилое болото их, к злым духам – мангусам! Если наше войско стало меньше, как говорит Шейбани-хан, а врагов стало больше, – то вот как я думаю, и со мной так же думает Субудай-багатур, мой мудрый учитель. Ведь он же меня наставлял в правилах войны, когда мы вторгались в великое царство Цзин
[424]
. «Если нас мало, – говорил он, – то мы должны нападать, как дикие звери бешеной стаей. Там, где другое войско идет десять дней, мы должны пронестись ураганом в два дня. Тиходумы, тяжкостопы мне не нужны. С ними победы не добиться!» Верно ли я сказал? Так ли ты учил?
– Верно, все верно! – прохрипел Субудай-багатур.
– И мы выступаем немедленно! – горячо продолжал Бату-хан. – Бросаемся на «вечерние страны»! Мы сметем с лица земли всех, кого встретим на пути. Правое крыло нашего непобедимого войска разгромит город урусов Чернигов, затем Переяславль
[425]
и двинется на поляков и далее на угров
[426]
или мадьяр. А левое крыло переправится через Днепр и обрушится на Кыюв, сдерет золотые крыши с домов их бога и обратит в золу и пепел эту древнюю столицу урусов. Это будет последний смертельный удар копьем в спину поверженного навсегда в прах когда-то сильного народа…
– Ай, хорошо! Ай, как хорошо! – воскликнули ханы.
– Останавливаться в Кыюве я не буду! – продолжал, задыхаясь, Бату. – Впереди много новой добычи… Очень много! Надо сперва пронестись через страну польского короля, разметать его войско, чтобы оно не затаилось в крепостях и лесах и не поджидало удобного случая напасть на нас сзади. Все войска поляков и их союзников германов, хвастунов с белыми крестами на спине, и других их союзников мы растопчем нашими чудесными конями и смешаем их с пылью дорог… И тогда я займусь сладостной местью! Я нападу на предателей кипчаков и мадьяр и раздеру их в клочки, как барс, вскочивший на спину ревущего от ужаса быка. Там, на равнинах плодоносной угорской степи, я дам передышку нашим смелым воинам и нашим дивным неутомимым коням…
Все замерли, с удивлением глядя на обычно молчаливого Бату-хана. Поднявшись, он стоял, сжав кулаки, бурно дыша, ноздри его раздувались, губы вздрагивали. Он продолжал со злобной усмешкой:
– Я клянусь, что поймаю мадьярского короля Белу и сам перекушу ему горло и напьюсь его крови… Тогда я буду наконец свободен и померяюсь силами с другими войсками «вечерних стран». Тогда Шейбани-хан увидит, кто сильнее: быстрая, как ветер, непобедимая монгольская конница или их прославленная медлительная конница, спрятанная под железными латами и прикрывшаяся тяжелыми щитами…
– Ты удалец! Ты настоящий багатур, мой младший брат! – прозвучал низкий голос. В дверях стоял грузный хан Орду. – Я узнаю в твоих речах могучий голос нашего деда, Священного Правителя, Потрясателя Вселенной!
При этих словах все монголы подняли руки кверху и несколько раз наклонились, произнося тихо заклинания.
Орду подошел к Бату-хану, обнял его и слизал языком с его щек капли пота. Он сам подобрал и сложил в стопку рассыпавшиеся верблюжьи кожи и усадил на них побледневшего, нахмуренного Бату-хана. Тот указал Орду на место рядом с собой и спросил:
– Отчего ты запоздал? Здоров ли ты? Силен ли ты?
Орду отмахнулся и стал скрести пятерней толстую шею.
– Какое горе! Какая потеря! – притворно застонал он.
– Догадываюсь: твоя греческая царевна! – невозмутимо произнес ледяным голосом Бату-хан.
Глава четвертая
Дерзость хана Нохоя
Все участники «великого совета» с веселыми улыбками переглянулись. Орду засопел и развел руками:
– Она моя, и уже не моя! Ее у меня похитили. Или, может быть, она сама убежала… Но только, как я узнал, она теперь скрывается у твоего, Саин-хан, любимца, молодого буяна Нохоя, беспутного сына почтенных родителей.
Раздались удивленные голоса:
– Как? У достойного Татар-хана сын буян и сорванец? Да может ли это быть?
– Вы этого не знаете, потому что последнее время, почти целый год, юный хан Нохой кочевал в степи, охотясь на сайгаков, лисиц и волков. А недавно его отец, когда прошел слух о предстоящем походе, вызвал сына домой, сюда, в нашу ставку. В этом походе должен участвовать каждый чингисид. Поэтому отец надеется, что в походе Нохой остепенится и покажет себя доблестным воином. И что же! Здесь, в ставке, он снова буянит, никому не дает покоя, затевает драки, устраивает попойки. На своем вороном коне с дутаром в руках он подъезжает пьяный к юртам разных достойных ханов и поет песни, прославляющие их жен и наложниц…
