– …чтоб с запасом и наверняка. И тогда мы сможем, по крайней мере, выехать отсюда без боя.
– Мой наций гордый, оружие не бросать никогда! – свирепо зыркнул на Ивана из-под растрепанной и прореженной прически мурза.
– А если вы им прикажете? – присел на корточки Иванушка и заглянул кочевнику в глаза. – Пожалуйста… Нам очень надо спешить. Очень. Помогите нам, мы вас по-человечески просим…
– Не мой дел! – оскалился мурза. – Ненавидеть чужаки! Чужак – не человек!
– Но что мы вам сделали?!.. – взмолился Иванушка.
– Чужаки наша земля отобрать. Наша язык коверкать, – гневно заговорил старик – как плотину прорвало. – Раньше мой наций к горам приходить, горный демон торговать, демон камень драгоценный, золото давать! Наций не голодать, все покупать, конь много, человек много! Теперь чужаки демон прогнать, кочевник прогнать, много человек убить! Потом степь пожар, засух – трава гореть, конь умирать, человек умирать! Много лет подряд засух – много конь умирать, много человек умирать! Нет засух – чужак степь специально жечь, наша уморить! Хлеб купить, вещь купить – золото нет, конь продать! Мало конь, мало человек! Хлеб купить, вещь купить – нет конь продать! Наша тогда чужак ловить и продавать! Их всё виновата! Так и надо!
Мурза замолк и, злобно поблескивая узкими черными глазками, уставился на неприятеля.
– Работорговле нет оправдания, – без особого убеждения покачал головой Иванушка, под впечатлением от короткого, но эмоционального рассказа старика. – Вы могли уйти в другие места.
– К тебе враг домой приходить, тебя бить, ты, батыр, в другой место уходить, да? Шакал хвост поджать? – издевательски ощерился мурза.
– Нет, – признал его правоту лукоморец. – Но тем более вы должны нам помочь! Мы в ваших краях в первый раз, проездом, и сами торопимся домой, в Лукоморье, потому что на нашу страну напал враг, и мы обязаны быть там, чтобы всем вместе дать ему отпор!
– Чужак неправда говорить, – презрительно поморщился мурза и отвернулся. – Никогда правда не говорить. Пусть шакал вой, Белый Батыр помогай, а кочевник не помогай!
– Моё имя – Иван-царевич, – нахмурился лукоморец, – а не какой-нибудь там белый, зеленый или желтый батыр. И я говорю правду.
– Ивана, не Ивана – какой разниц? – плюнул мурза. – Всё равно чужак. Чужак говорить – как шакал выть! Нет вера!
– Значит, по-твоему, наша речь – вытье шакала? – недобро прищурился дед Зимарь в затылок мурзе. – А наклонись-ка сюда, Иванушка, милок. Задумка у меня кой-какая появилась. А ты, мученик науки, наружу одним глазком выглянь – что там творится, высмотри, да к нам быстро…
Полог шатра отодвинулся на несколько миллиметров, и нос Агафона уткнулся прямо в нос их старого знакомого Керима.
– А подслушивать нехорошо, – не удержался от шпильки маг.
– Моя не подслушивать… – гордо выпрямился кочевник, расправил широкие плечи, и окружавшие его соплеменники отступили на шаг, не опуская, тем не менее, разнообразных колюще-режущих предметов.
– …моя подглядывать, – с достоинством закончил мысль начальник патруля.
– Ну так вот, – слегка сбитый признанием противника с мысли, всё же перехватил инициативу маг. – Кхм. Значит, так. Отойди отсюда подальше, и другим скажи. Ишь, выстроились, как в цирке!
– Твоя чего тут командовать! Двух волшебных слов связать не может, а туда же – командовать! Шаман-ага ненастоящий! – попер на чародея с недобрыми намерениями другой их старый знакомец – Мехмет, но не на робкого напал.
[40]
– Это я-то ненастоящий?! Это я?!.. Да это ваш клоун старый – самозванец и обманщик! В нем волшебной силы отродясь не было и быть не может, как воды в решете!.. Фокусник! Шулер! Чудила! – чуть не выскочил весь наружу задетый за живое маг.
Но вовремя опомнился – герой в их отряде был один, и это точно не он – и поспешно втянулся внутрь шатра, как черепаха неизвестной породы.
Так им! Пусть узнают правду про своего волосатого предводителя! Это из-за него все их беды! Очковтиратель! Дурила! Болтун!
Ну, что? Молчат? Съели?!..
И торжествующий чародей, отмахнувшись от пытающихся урезонить его друзей, снова откинул полог, отважно высунул голову и мстительно выкрикнул:
– И книжка у него – никакая не волшебная, а азбука детская! «Мои первые буквы» называется! Таких в любой лавке в дюжине двенадцать! Вот!..
Кочевники охнули в один голос, услыхав такое богохульство в адрес их великого, единственного и неповторимого отца нации, всплеснули руками, в ужасе откачнулись…
И бросились на обидчика.
Человеческое цунами накрыло Керима, Агафона, шатер и всех, кто в этом шатре находился, и сомкнулось над ними, как очень разгневанные волны очень глубокого омута…
Чудом не придавленные в давке кочевники отделили своих помятых сородичей от остатков правительственной резиденции и не менее помятых святотатцев и благоговейно вынесли на белый свет пострадавшего едва ли не больше остальных
[41]
единственного и неповторимого.
Государственные преступники были снова связаны и брошены на землю. Овеваемый же свежим ветерком мурза скоро пришел в себя, моргнул, прищурился на подоспевший между делом восход, сел и повернул голову в сторону лежавших в куче пленников.
– Не выйти у ваша ничего, – злобно оскалился он. – Зато у наша выйти. Духи степей за свои дети смотреть, в обиду не дать!
– Что делать с чужаки будем, Бунчук-ага? – почтительно склонился над мурзой Рашид, временно исполняющий обязанности еще не пришедшего в себя Керима.
Мурза окинул начавших шевелиться пленников тяжелым взглядом и твердо выговорил:
– Секир-башка. Другой потом поймать. Этот – не жить.
И отвернулся. Отцу нации не стоит оскорблять свой возвышенный взор такой низменной процедурой, как казнь.
– Будет исполнить, Бунчук-ага, – кивнул почтительно Рашид и деловито достал из ножен саблю.
Чего тянуть? Стойбище еще разбирать, раненых на волокуши укладывать, шайтан бы этих чужаков забрал…
Хотя сейчас заберет.
Кочевники расступились перед ним, расчищая лобное место.
Иван приподнял гудящую и звенящую, как колокольня в большой праздник, голову, взглянул на приближающуюся к ним неспешным шагом судьбу и не выдержал – отвернулся.
Как всё глупо… Как нелепо… Как неправильно…
Толпа стояла молча, с интересом ожидая предстоящей экзекуции, и перед носом царевича сплошной вамаяссьской стеной простирались коричневые подолы длинных женских платьев из тонко выделанных конских шкур и порыжелые от конских боков сапоги батыров. Он почувствовал, как тень Рашида упала на него, как кочевник нагнулся над ним, и… снова выпрямился.
