– Выбирай слова, дура! – гневно рявкнул Руадан, и маг, приведенный в чувство, подскочил и отпрыгнул под защиту Олафа, проворно вынырнувшего из глубин гостиной.
– Ты на кого орешь, чучело уладское? – не без радостного блеска в глазах в предвкушении славной драчки, отряг грозно вперил кулаки в бока. – Ты на женчину безответную рот свой разеваешь, деревенщина!
Оскорбленный Морхольт схватился было за рукоять меча, но при последних словах конунга недоуменно застыл. Взгляд его устремился на скромно пристроившуюся у камина Сеньку.
– На… нее?.. Я?.. Когда?
– На Ага… Ага, на госпожу мою, вот на кого! – уточнил Олаф, с разочарованием почувствовавший, как аромат грядущей потасовки стал медленно развеиваться в слегка спертом воздухе гостиной.
– Это Эссельте-то безответная?.. – ошалело выкатил глаза первый рыцарь, и вдруг ухватился за бока и громоподобно расхохотался. – Эссельте?!.. Такой славной шутки я не слышал давно!
– Бесчувственное бревно! – капризно, но не без тайного удовлетворения, чародей выкрикнул из безопасности олафовой спины.
Морхольт хмыкнул сердито и собирался что-то ответить, но тут, дрожа от негодования, возмущения и еще нескольких десятков эмоций менее благородных, на арену выступил Ривал. Багровея лицом и топорщась усами, он положил руку на рукоять своего придворного кинжала и угрюмо процедил:
– Что ты сделал с телом, негодяй?
– С чьим? – бессмысленным взором уставился на него брат королевы.
В этот момент он вполне оправдывал характеристику тупого барана.
– Он еще и издевается! – возопил Агафоник Великий, драматично заламывая руки. – Моего бедного папеньки, конечно!!!
– Ах, это… Ах, тело… А разве я не сказал?..
Насупленная пасмурно физиономия герцога просветлела.
– Конечно, я не сказал. Потому что одна вздорная крикливая мегера не дала мне и слова вставить между своими воплями, претензиями и обвинениями.
– Кто бы это мог быть? – невинно округлил нахальные очи Агафон.
– Ты, – не стал играть в предложенную игру Морхольт. – И вообще. Хочу откровенно сказать тебе, принцесса, что, похоже, радости наш брак мне принесет мало.
Волшебник презрительно выпятил нижнюю губу.
– Сколько радости может принести обмен одного заложника на другого? На что ты рассчитывал, когда предлагал купить меня, как овцу на базаре? Что я брошусь тебе на шею и назову любимым? ЩАЗ! Да меня при одной мысли о нашем грядущем союзе – так и знай! – тошнит!
– А меня – еще больше, – неприязненно искривил губы герцог.
Одно дело, когда отвергающей и презирающей стороной являешься ты. И совершенно другое, когда отвергают и презирают тебя. Даже если этого отвержения и презирания ты еще минуту назад желал всей душой.
– Это почему тебя больше? – обиженно насупился маг, вызывающе скрестил руки под грудью
[35]
и выставил ногу в облегающем парчовом сапожке. Тугие шелковые перси мага заколыхались и демонстративно приподнялись.
Морхольт скрипнул зубами, отвел глаза и, делая колючую паузу почти после каждого слова, будто нарезая предложения на куски, хлестко заговорил.
– Потому что ты – испорченная, бестактная, сварливая и наглая грубиянка. Которая не имеет ни малейшего представления о поведении в приличном обществе. И за один вечер, не прилагая к этому никаких усилий, может настроить против себя полстраны. Может, у вас в Гвенте так принято. Но то, что допускается среди варваров, меж цивилизованных народов…
И чародею ничего не оставалось делать, как только оправдывать походя созданный имидж.
– Ах ты, мужлан неотесанный!!! Валенок уладский!!! Дундук деревенский!!! Боров недорезанный!!! – возопил Агафон, и пыль на карнизах содрогнулась – И ты еще смеешь…
Морхольт побелел и занес кулак, Олаф потянулся к топору, эрл – к кинжалу, менестрель – к арфе…
И тут чародей почувствовал, как кто-то сильными руками ухватил его за плечи, развернул и упер лицом в колючее дешевое сукно.
Синхронно в бок ему ткнулся кулак.
– Ай! – вырвалось искренне у него. – Мне ж больно!..
– Не страдайте так, моя госпожа… – он почти не узнал в елейно-плаксивом кудахтанье, зазвучавшем над его головой, голос Серафимы. – И вообще никак не страдайте… Ведь со смертью вашего благословенного папашеньки, да будет земля ему пухом, ваши обязательства перед уладским троном сошли в землю тоже. И вы вольны сейчас собрать свои манатки, и бежать вон из хатки. Вернуться к холостой жизни, так сказать.
– Убивец, душегуб, мучитель, палач, кровопийца, кат… – монотонно, но докучливо бубнил из своего угла Кириан, добросовестно внося посильную лепту в неразбериху и истеричность момента.
– ДА ПОГОДИТЕ ВЫ ВСЕ!!! – исступленно взревел Морхольт. – Можете вы помолчать хоть минуту?! Куда вернуться?! Какие манатки?! Кто убивец?! С чьей смертью, наконец?!?!?!
– А разве ты только что не сказал, что король Конначта?.. – изумленно выпустил кинжал и вытаращил бесцветные глаза в опушке коротких прямых ресниц Ривал.
– НЕТ!!! – мученически воздел руки к потолку герцог. – Не сказал!!! Потому что в этой буйнопомешаной семейке мне и рта раскрыть не дают!!! А ведь единственное, что я хотел сообщить – еще полчаса назад!!! – что Конначта подхватил какую-то заразу и лежит в постели!!! И посещать его в таком состоянии – не надо!!!
Волшебник вывернулся из объятий царевны, развернулся, перегруппировался и пошел в атаку – руки под грудью, подбородок вздернут, ножка в розовом сапожке снова выставлена на обозрение и оценку жениха.
– Ну это вы, милейший Морхольт, так думаете…
Полукруглая дверь, похожая больше на амбарную, приотворилась, и перед жадным взором Агафона предстал спертый, пропитанный зловонными миазмами мазей и притираний полумрак, скрывающий в своих глубинах просторную комнату.
В правой ее стене жарко пылал камин, посылая ароматы медленно сжигаемых предположительно целебных трав к потерянному в темноте потолку. Целая армия горшочков, пузырьков, флаконов и прочих баночек, щеголяя наброшенными на горлышко тряпицами или их отсутствием, выстроилась на приземистом кривоногом столике в полуметре от огня и добавляла по мере сил и возможностей к общей какофонии запахов в покоях больного.
Если бы волшебнику не сообщили, что так пахнут лекарства, призванные облегчить страдания злополучного короля, он бы подумал, что это какая-то извращенная уладская пытка, от которой свербит в носу так, словно там работает бригада горнопроходчиков, вытекают слезами глаза и дерет во рту, точно ржавым напильником, обмазанным смесью из перца, чеснока и гуталина.
Под закрытыми наглухо ставнями в дальнем конце покоев стоял второй и последний предмет мебели – неширокая кровать с высокими резными спинками. На ее устеленной соломой спине возлежал…
