– Кто?.. Это?.. – чихнул Агафон и рефлекторно схватился за грудь – не отвалилась ли.
– Стоять!
Стражник выбросил поперек подхода пику, отрезая посетителя его болящего гвентянского величества от объекта посещения.
– Попробуй только переступи порог – и я прикажу запереть тебя на другом этаже до тех пор, пока мы не поженимся, – холодно рыкнул Морхольт.
Самолюбие первого рыцаря, глубоко уязвленное поражением в битве при гостиной бриггстского замка, страдало не хуже Конначты, предъявленного на дочернее обозрение.
– Ну мусипусик мой… – капризно проворковал главный специалист по волшебным наукам.
Но мусипусик был непреклонен.
– Мне не нужна эта зараза по всему замку, – яростно поджал губы он. – И так больны уже пятнадцать человек.
– Пятнадцать?.. – молниеносно побледневшим эхом повторил чародей. – Это так опасно?
– Да, – хмуро выдавил Руадан. – Пятнадцать заболевших и семь покойников. За два дня. Не считая собак и куриц.
Маг мгновенно распахнул веер и попытался зарыться в него лицом.
– А… это у вас не чума, часом? – малодушно попятился он и укрылся за спиной солдата гарнизона, такого же огромного и угрюмого, как и хозяин.
Громила смешно подергал носом и чихнул.
– Л-лекари говорят… что нет, – не особенно убедительно проговорил первый рыцарь.
– И это радует… – загробным голосом пробормотал маг, приподнялся на цыпочки, и из-за крутого плеча стражника попробовал разглядеть лежащего на кровати человека, не выставляя при этом себя на его обзор и дыхание моровой язвы. Хотя, если признать по чести, разглядывать особенно было нечего: лицо, руки и даже шею страдальца покрывали обильно запачканные всеми цветами бурого бинты.
– Это… кровь? – студент нервно дернул подбородком в сторону неподвижно лежащего человека.
– Телесные жидкости, говорит знахарь. А может, еще что… – брезгливо поморщился герцог. – Я в таких тонкостях не силен.
– Какая гадость… Бедный папочка, я хотела сказать! – спохватился Агафон.
– Ну что? Ты удовлетворена? – сурово вопросил Морхольт, чихнул в рукав и крепко взял суженую за плечо. – Пойдем?
– Да! – радостно воскликнул волшебник, но пред внутренним взором его тут же предстала ехидная физиономия Серафимы, справедливо вопрошающей: «И ты даже не попытался прорваться? А ты уверен, что это был не труп? И не кукла?»
Какое это, оказывается, опасное занятие – быть принцессой…
– Нет.
– Что?.. – не понял герцог.
– Да нет, я говорю, – протискивая слова сквозь готовый вырваться стон ужаса, мужественно и почти обреченно повторил чародей. – Не удовлетворены мои дочерние инстинкты. Не отзывается душа песней.
– К нему я тебя не пущу! – стальная хватка сжала хрупкое волшебничье плечо и заставила ойкнуть.
– А я и не рвусь! – так искренне выпалил Агафон, что Морхольт тут же поверил и захват ослабил.
Но не отпустил.
– Я просто хотела… полюбопытствовать… – промямлил маг, экстренно стараясь отыскать безопасный курс между разящим сарказмом Серафимы и разящим дыханием неопознанной инфекции.
[36]
– Папенька… в сознании? С ним можно поговорить?
– Нет, – отрезал Руадан. – Он не приходит в себя с того момента, как упал в обморок в своей камере. Знахарь говорит, что скорее, чем через пять дней…
Больной чихнул и выругался.
Морхольт выругался и чихнул.
Но этого уже никто не слышал, потому что просиявший как солнышко в полночь чародей, не теряя времени даром, приложил к физиономии скомканный подол верхней юбки, повис на руке солдата и заполошно заголосил:
– Свершилось чудо!!! Папочка, папочка, ты меня слышишь?! Это я, твоя дочечка Эссельте!!! Пока плыли сюда, мы чуть не потерпели кораблекрушение, и я охрипла от крика и простыла так, что развился катарсис верхних дыхательных путей, но ты за меня не беспокойся!!! Мне уже лучше!!! Но самое главное, что ты завтра будешь на свободе, папенька!!! Ты меня понял? Завтра! И даже скорее, чем ты думаешь!!! Потерпи еще денек, и скоро ты будешь волен мчаться куда угодно!!! Понимаешь?
Рука с единственным неприкрытым пальцем – указательным, с огромным бордовым фамильным рубином в стальной оправе, как его и описывал Ривал – еле шевельнулась, и с одра болезни донесся слабый хрип.
– Я… кажется… слышал… голоса?.. Или это пение сиххё, что пришли по мою душу?.. Прочь, окаянные… прочь… я не умру, пока не дождусь своей дочери…
– Твоя дочь – я! И я прилетела… то есть, приплыла к тебе… на крыльях любви… чтобы вызволить тебя из этой дыры!
– Ах, где же она… моя милая… э-э-э-э… Эзельта?..
Агафон возмутился.
– Слушай, батя, ты что – глухой? Во-первых, не Эзельта, а Эссельте. Это даже я запомнила. Во-вторых, это я и есть. А в третьих, я принесла тебе добрую весть о том, что уже завтра ты будешь резвиться на свободе, потому что я приехала сюда… только ради тебя. Понял?
– Кто… здесь?..
Волшебник раздосадованно крякнул.
– Вы мне не говорили, что эта ваша зараза дает осложнение на уши, ваша светлость.
Морхольт покривил презрительно губы.
– Зато я говорил, что он не в себе. Он бредит.
– Бредит он… – пробурчал чародей. – Ты ради него на такие жертвы идешь, а он, видите ли вы, бредит…
И тут же снова приподнялся на цыпочки, оперся на преграждающую ему дорогу пику, и завопил:
– Папенька, папусик, папандопуло! Ты меня слышишь?!..
– Тихо… – одышливо пропыхтел больной.
– Ничего себе – тихо! Я ору, как оглашенная!!!
– Тихо стало… наверное, показалось… Один, один… всегда один…
– П-пень глухой… – скрипнул зубами маг, выдохнул устало, с чувством выполненного долга отступил в коридор, опустил смятую юбку и снова раскрыл свой противоинфекционный веер.
– Пойдемте, изверг. Я должна поведать дядюшке, до какого плачевного состояния вы довели некогда гордого монарха величайшей после Сабрумайского княжества державы Белого Света. И ужин, наверное, остывает?
– Если бы у меня была такая дочь, я бы удавился, – пробормотал Руадан вполголоса. А погромче добавил: – Идемте. Дорогая.
– К счастью, вас, дражайший герцог, ожидает нечто лучшее, чем такая дочь, как я, – не удержался и мстительно молвил волшебник.
– Что? – остановился рыцарь.
– Такая жена, как я. Ну не стойте же, милый. Перебирайте ногами, – обворожительно улыбнулся во всю помаду и прощебетал шелковым голоском Агафон. – Чума-чумой, как говорится, а обед по расписанию.
